Just before I go (СИ)

– Ты помнишь меня, Джер? – Илья заходит за ним в комнату и осматривается. Полная противоположность дому мистера Хаггинсона: намного просторнее и темнее. Джереми падает на диван и протягивает своим гостям по бутылке, выбирая еще не открытые из кучи, стоящей на столе рядом. Старый телевизор, изображение на котором мигает, передает последние новости: в Нью-Йорке открылся новый музей естествознания, а в Техасе наконец-то задержан серийный убийца, пойманный на месте преступления.

– Помню, – Джереми кивает и ставит бутылки обратно на стол, когда от выпивки отказываются. – Хреново получилось.

– Не то слово, – Илья тихо фырчит, глядя на него, и ловит на себе вопрошающий взгляд Наполеона. Встретившись с ним глазами, Илья читает в них вопрос, мол, что, собственно, происходит.

– Давненько я тебя не видел. Ты переехал, что ли? – Илья кивает. – Ну, понятно. А я вот не уезжал. Здесь остался, поближе к дому, знаешь ли, – он снова делает глоток из открытой бутылки, тыкая ей в сторону сидящего возле него мужчины. – Зато я не ошибся с тем, что ты гомик, а? Ниче такого парня нашел, хоть в мужиках у тебя есть вкус.

– Это не мой парень, – Илья терпеливо повторяет, слыша смешок Наполеона рядом и отдавливая ему ногу.

– Да насрать. Ты приехал подправить мне лицо, верно? – новый глоток, более глубокий. – Не виню тебя. Я вел себя, как мразь. В принципе все еще такой же, но насрать. Серьезно, я тебя недавно как раз вспоминал, думал, не помер ли ты.

– Как видишь, еще жив.

– Везунчик, – Джереми хрипло смеется, и Илья видит, как Наполеон морщит нос, отворачивая голову. – А у меня вот все херово. Помнишь мою матушку-то? Она тебя только так прессовала у директорши, а? Недавно скопытилась, и началась по-о-олная жопа, – Джереми обводит руками воздух, изображая размеры того, о чем говорит. – Помнишь же эту, как ее там, Кейт? Сисястая такая, из восьмого, м? Я ей присунул.

Илья краем глаза видит, как Наполеон кривит рот, глядя куда-то в сторону. И отчасти понимает его. Джереми жует слова, а в комнате витает крепко устоявшийся запах похмелья, смешанный с чем-то еще, не менее мерзким, отчего на языке появляется привкус желчи.

– Ну, она залетела, короче говоря, и – вуаля – я уже женат, мать твою, – Илья опускает взгляд на тощие руки Абрамса и не видит на его пальцах ни одного кольца. По правде говоря, Илья сомневается, что на этих костях, обтянутых кожей, могло удержаться хотя бы одно. Разве только детское. – Че скрывать, любил ее. И мамку ее поехавшую тоже любил. А они меня явно нет.

Илья кашляет в кулак, понимая, что даже не хочет пачкать об него руки. Наверное, думает он, какая-то справедливость в жизни все-таки есть. По крайней мере, думается ему, работа в зоомагазине не так плоха, как жизнь, проспиртованная насквозь.

– А ты, кстати, женился? Много детишек начпокал?

– Нет, я холост. О детях не думал.

– Ну да, какие дети у гомика…

Илья резко вскакивает с кресла, и чувствует, как на его запястье кольцом смыкаются пальцы Наполеона.

– Да шучу, не нервничай так, – Джереми отмахивается бутылкой, рассматривая ее содержимое на свет, слабо бьющий сквозь плотные шторы. – А у меня вот есть один. Я назвал его Рик. Носится, как угорелый, но тупой, как пробка.

– Ему есть в кого, знаешь ли, – Илья снова фырчит, опускаясь в кресло, и пальцы Наполеона исчезают с его запястья. Илья нервно поправляет на том часы с потрепанным ремешком.

– Да не в этом суть. Родился, короче, с синдромом Дауна. Вот что я называю, Курянин, пиздец.

– Курякин. Сочувствую, – вообще-то, нет. Илья понимает, что должен испытывать хоть что-то из-за того, что Джереми докатился до такой жизни, но не испытывает ничего. Только отвращение от мерзкого запаха и не менее мерзкого вида мужчины перед собой.

– И где он сейчас? – Илья поворачивает голову, когда слышит голос Наполеона. Он сидит, перебросив ногу на ногу, и подпирает ладонью подбородок, глядя в стену и покачивая ступней.

– Эта сучка у меня его отсудила. Говорит, я не справлюсь с ребенком, – Джереми делает глубокий глоток из бутылки, осушая ее до конца. – Пошла она, короче, нахер…

Илья только тихо хмыкает, сгибаясь и кладя руки себе на колени, сцепляя их в замок. Он должен быть тронут этой историей? Нет. Он должен сочувствовать Джереми? Как-то не получается. А сочувствовать Кейт как-то тем более не получалось. Зато, думает Илья, все вышло классически: стервозная старшеклассница и ублюдок, опускающий в мусорное ведро головой тех, кто был слабее. Жаль разве только ребенка. Он таких дерьмовых родителей не заслужил.

– Я раньше был таким идиотом, Курянин, такой скотиной, – он со звоном ставит бутылку на стол, и Илья поднимает взгляд. – Почему ты ни разу не врезал мне? Я бы на твоем месте вышиб мне мозги, подкараулив ночью в переулке, и дело с концом.

– Если бы я это сделал, я был бы сейчас в тюрьме. Сидел бы за убийство невинного ангела, которого, почему-то, постоянно обвинял во всяком, – пальцы Наполеона снова сжимают его запястье, и почему-то Илье становится несколько спокойнее. Как если бы наклейки от курения действительно помогали.