Изнанка мира

В горле запершило, и Кирилл попробовал прокашляться, но это не помогло — ком стал еще больше, перекрывая всю гортань. Теперь даже сглатывать стало больно. Обида на всех и вся, а главное, на самого себя затопила парня.

«Как получилось, что я не смог сохранить самого дорогого? Как же так… Почему?! Что помешало быть счастливым? Отчего я не уберег счастья? — спросил себя юноша. — Раз не смог, значит, слаб… слаб духом… слаб телом… Значит, НЕ ДОСТОИН… Выживает сильнейший, это закон эволюции. Закон жизни. Если не обзавелся семьей, не дал потомства… Это называется слабое звено… слабое звено эволюции. Разве не так?»

Фонарик еле светил, но пальцы все медленней и неохотней нажимали на рычажок, пока тусклая искорка света не затерялась окончательно. Впрочем, Зорина давно перестало волновать отсутствие света. Его больше вообще ничего не волновало. Разве что это?

Выпустив фонарик, левая рука, потянувшись к отвороту куртки, нащупала на груди какой-то неровный, плотный комок, который натягивал ткань. «Сердце выскочило… Не выдержало… — проскочила идиотская мысль. — А почему тогда крови нет?».

Механическими движениями Зорин достал из-за пазухи спутанный моток веревки, неведомым образом попавший туда.

Кирилл присел возле колонны и принялся распутывать веревку, привычно сматывая ее на локоть. Закончив, он некоторое время сидел, широко расставив ноги и крутя конец веревки между пальцев. Потом зачем-то пролез в накладной карман брюк и вытащил небольшой прямоугольный брусок.

Мыло. Мыло, купленное, казалось, сто лет назад на бесконечно далекой отсюда Ганзе.

Мыло и веревка.

«Вот для чего, оказывается, ты мне нужен, „йеловый арамат“…» — проползла вялая мысль, как будто принадлежавшая кому-то постороннему.

Сначала руки не слушались, мыло то и дело выскальзывало, падало на пол, но всякий раз, вытерев рукавом лоб и глаза, Кирилл нашаривал маленький брусочек и продолжал начатое, а вскоре дело пошло быстро. Это занятие очень хорошо отвлекало, глушило боль, отодвигало переживания. Обрывки прежних болезненных мыслей все еще толпились на задворках сознания, пытаясь уколоть ядовитыми жальцами, но юноша, погруженный в работу, уже не замечал их присутствия.

«Но Иришка!.. как она могла?..»

«Да какая она тебе „Иришка“? — глумливо откликнулся внутренний голос. — Очнись! Она же Лыкова! Лы-ко-ва! Предатель и дочь предателя! Это у них в крови… Да и Сомов ничуть не лучше! Пол-литик!»

Последнее слово прозвучало, как ругательство.

«Да, брат говорил все верно. Отбить женщину у товарища… да что там, товарища… у спасителя своего… освободителя… Э-эх… А еще вождь… глава Партии… пример для подражания…»

«Собака он, а не пример! — охотно согласился внутренний голос. — Не товарищ Сомов, а товарищ Сукин! И все они такие: Белобородько, Коллонтаев, Москвин… Не дождетесь вы, товарищи, нашего рапорта… Долго ждать будете, гадать да оглядываться… Может, хоть поиски организуете?»

Ненужный уже обмылок выпал из руки и остался валяться на пыльном полу. Зорин пошарил вокруг и нащупал фонарь: предстояло оглядеться и найти место, где можно было бы приладить веревку.

Вверху, вдоль всей станции, пробегая мимо колонн, тянулась длинная балка, облицованная мрамором. Кирилл несколько раз подпрыгнул, пытаясь забросить на нее веревку, но после нескольких неудачных попыток решил поискать счастья в другом месте.

Хотя средний неф ничем загроможден не был и вроде бы плиты пола нигде не провалились, однако какая-то сила подтолкнула юношу пойти по боковой платформе. Он перебегал от колонны к колонне, прислушиваясь до звона в ушах, но единственным звуком было эхо его собственных шагов. Когда же он добрался до торца станции, то замер в недоумении. В стене, облицованной все тем же светло-бежевым мрамором, в углублении, являвшем собой огромный темный круг, парили две гигантские, держащиеся за руки фигуры. Их головы терялись в вышине, поэтому лиц в тусклом свете фонарика разглядеть не удавалось, но все-таки было понятно, что это мужчина и женщина и что у мужчины на плече сидит ребенок.

Зорин даже хмыкнул, когда представил себе, что можно перекинуть веревку через поднятую руку женщины. Забытая всеми композиция, изваянная неизвестным скульптором, очень подходяще символизировала разбившуюся мечту его жизни. Ведь это он мог встать когда-нибудь точно так же, держа за руку любимую, а на плечо посадить своего сына…

«Но, как видно, не судьба, — окатила горечью незваная мысль. — От Ирины детей никогда уже не будет, а надеяться встретить другую… как сказал брат — все они одинаковы, предательски продажны… Да и что за глупость, висеть тут, у всех на виду?»

«И верно, зрелище будет не из красивых!»