Изнанка мира

На Комсомольской-радиальной не раздавалось ни звука. Казалось, вечный покой затопил каждое укрытие, где находился хотя бы один солдат, хотя десятки глаз были устремлены за мраморную арку, впивались в темноту эскалатора и лестниц, обшаривали каждую тень от колонн, а пальцы нервно ерзали на спусковых крючках автоматов. По сравнению с тем адом, что творился здесь несколько минут назад, упавшее безмолвие казалось особенно непроницаемым. И коммунисты, и капиталисты хранили гробовое молчание. Ни с той, ни с другой стороны не доносилось даже стонов, а трупы лишь усиливали смысл словосочетания «мертвая тишина».

Везде, куда доставал взгляд, гранит ступеней был залит кровью бойцов ганзейской штурмовой группы. Изуродованные тела перемешались с оторванными конечностями, стреляными гильзами, оружием и тяжелыми щитами, в каждом из которых виднелось по две-три пробоины. Защитники станции затаились, поджидая врага, но Ганза потеряла достаточно солдат, чтобы не спешить со второй попыткой.

Комендант Комсомольской словно врос в стену, облицованную плитками янтарного цвета. Часть их была посечена пулями, а часть и вовсе отвалилась, обнажив серый бетон, и керамические осколки разлетелись далеко вокруг. Тяжелый взгляд коммуниста мерил лестницу, обнимал колонны, скользил по разбитым плафонам, словно подсчитывал урон, нанесенный родной станции, а лицо походило на гипсовый слепок посмертной маски. Мужчина выглядел статуей самому себе. Как политик и военный, он прекрасно понимал, что поставлено на карту: если Ганза захватит станцию и укрепится на ней, это будет началом конца Красной ветки. Поэтому придется стоять насмерть, как бы пафосно это ни звучало. Атака оказалась поистине ударом в спину. Даже в самом жутком кошмаре ему не могло привидеться, что ганзейцы нападут с той стороны, откуда они появились несколько минут назад. Захватчики, словно в дурном сне, материализовались прямо из воздуха. Если бы не расторопность часовых, которые успели втащить крупнокалиберный пулемет на верхний ярус вестибюля, то радиальная уже полностью принадлежала бы Ганзе. Стараясь, чтобы окружающие не увидели, комендант изо всех сил сжал кулаки, от чего побелели костяшки пальцев. Однако боль не принесла долгожданного пробуждения. В воздухе по-прежнему витал железистый запах крови, а гарь пороховых газов и мелкосеяная пыль оседали на губах отвратительной коркой. Под ногами звонко перекатывались стреляные гильзы, а на мраморном полу лежали трупы убитых товарищей. Потери среди коммунистов были немалые. Комендант попытался проанализировать события последнего часа, чтобы придумать мало-мальски толковый план.

…Окончилась дневная смена, и он лег спать. Само пробуждение мужчина не помнил: какой-то смутный грохот и как будто сразу очутился на перроне с автоматом в руках. Действия на случай тревоги были отработаны до автоматизма, так что фактически он полностью пришел в себя, лишь оказавшись на верхней площадке лестницы, которая делила станцию пополам. С этой минуты разум начал адекватно фиксировать события. В воздухе непонятно откуда повисла мелкая пыль, мешавшая увидеть, что происходит, а клубы черного, едко пахнущего дыма наползали с торца длинного зала, который был наглухо запечатан много лет назад. Истошно выла сирена, раздавались крики и мат, вокруг суетились наполовину одетые люди.

Грамотно рассчитанный момент нападения пришелся на глубокую ночь, но это все равно не объясняло непостижимо быстрого появления штурмовиков. В форме и полной экипировке были только несколько патрульных, наряды блокпостов в туннелях да дежурная смена, которая целиком находилась в казарме, на территории пограничной заставы, внизу тридцатиметрового эскалатора, соединяющего обе Комсомольские. Но именно они и не принимали участия в боевых действиях, и вот этого парадокса комендант понять не мог. Заспанные и наспех одевшиеся солдаты, принявшие на себя первый удар, выскакивали из палаток и спешили занять предписанные инструкцией места. Хотя дым и плотная завеса пыли затрудняли ориентацию и мешали увидеть все пространство вестибюля, особой паники и суматохи не было — сказывались регулярные учения и круглосуточная боеготовность. В общую картину деловитой суеты не вписывалась только одна фигура. Грузный мужик стоял посреди палаток на верхнем ярусе, размахивал пистолетом над головой и что-то орал. Лысый и пузатый человек в одних трусах выглядел бы весьма комично, если бы не истошный вой сирены, которую он старался перекричать. С огромным удивлением комендант узнал одного из старших офицеров. «Боевая… не учебная… боевая…» — долетали обрывки слов.