Изнанка гордыни

— Когда мне было десять лет, мать сказала, что меня теперь зовут Риккардо, — мрачно отвечает брат. — Что я буду наследником. И что должен пока пожить в поместье Риччи. За меня все решили. Где ты видишь тут выбор?

Он говорит непривычно коротко и просто. Словно обычная церемонность спала с него вместе с чужим именем.

— Не тогда. Вчера.

— Я не стал бы резать тебя, Фран.

— А Риккардо?

Его лицо мрачнеет, губы сжимаются в тонкую полоску.

Из-за двери соседней камеры меня снова окликает Уго. Альберто велит ему заткнуться и дать поспать. Звуки оплеухи, короткая возня за стеной.

Тяжело говорить при свидетелях, но иной возможности не будет. Я и так нарушила все запреты, обманула отца и Элвина. Сейчас, пока они наверху решают судьбу пленников, я могу задать свои вопросы.

Мне нужно услышать, что скажет Джованни.

Чтобы принять правильное решение.

— Риккардо — несчастный, безумный мальчик. Что он тебе сделал?

— Я его ненавидел, — говорит брат свистящим шепотом. — Все вокруг предназначалось ему — не мне. Титул. Земли. Похвала отца. Даже твоя улыбка.

— Твоя мать отняла у него все, — говорю я и мне почти больно от жалости к Риккардо. — Даже разум.

Его смех полон горечи:

— Лучше бы она этого не делала. Ты не знаешь, каково это, когда тебя постоянно с кем-то сравнивают. И помнить: что бы ты ни сделал, все равно в глазах отца будешь хуже, чем придурок, который ходит под себя.

— Знаю, — говорю я ему ласково и грустно. — Все я знаю.

Кому, как ни мне, знать, о чем речь? Наш родитель — великий мастер показать, сколь он разочарован. И я давно оставила попытки заслужить его любовь подчинением.

Как объяснить Джованни, что дело не в нем?

— Поэтому ты стал таким… культистом? — как ни стараюсь я смягчить свой тон, это слово звучит, как плевок. — Из-за обиды на отца?

Я пришла не нападать, но спрашивать. И все же в моем голосе обвинение. Но Джованни принимает его смиренно. Кажется, он готов стерпеть куда большее, лишь бы я не ушла, не оставила его наедине с темнотой и тревожным ожиданием.

— Нет. Это тоже не я выбрал. Я ничего не выбирал, Фран. Понимаешь? Всегда выбирали за меня, — он в отчаянии бьет кулаком по стене. — Ты даже представить не можешь, как я ненавидел все это в детстве. Балахоны. Пение. Вонь эту. Прятаться ото всех.

— Зачем тогда втягивать Уго, Орландо и Альберто? — чем больше он оправдывается, тем больше я начинаю заводиться. Мне почти хочется, чтобы он оказался в чем-то виноватым. Потому, что… ну, нельзя же натворить столько всего и при этом быть жертвой?!

А брат снова не обижается.

— Я никого не привлекал. Они приняли посвящение в Фельсинском университете. Уго, скажи?

В соседней камере угрюмое молчание. Потом неуверенный голос Орландо:

— Мы не виноваты. Мы не хотели ничего дурного. Это… ну, как игра была.

— На старшем факультете половина школяров служили Хозяйке, — добавляет Альберто.

И снова Орландо:

— Это все сеньора Вимано.

Не выдерживаю — подхожу к окошку камеры Орландо, чтобы взглянуть в его лицо. Он отводит взгляд. Серый от страха, весь трясется.

— Я видела эту игру, — говорю ему. — Помнишь, как вы притащили меня в храм?

— Мы не знали. Все начиналось, как игра, а потом…

— Мы не думали, что все будет так, — ноет в тон ему Альберто.

Поворачиваюсь к камере, где он заперт вместе с Уго. Альберто смотрит взглядом побитой собаки, Уго сжимает кулаки, хмурится исподлобья и молчит.

Мне становится противно. Отворачиваюсь. “Скажи им, что мы не виноваты, Фран” — в спину.

Возвращаюсь к брату и думаю, что он все же молодец. Он и Уго держатся достойно. Быть может, я высокомерна, но трудно сочувствовать тому, кого так корчит от страха.

Орландо и Альберто еще окликают меня вразнобой на два голоса, оправдываются, просят замолвить за них словечко. Наклоняюсь к решетке близко-близко, ловлю взгляд брата.

— Я не мог отказаться, Фран, — шепчет он одними губами.

— Ты мучил людей во славу Черной?

Он мотает головой:

— Нет. Я не мучил. Кровавая жертва нужна, только если просишь силы. И раньше… мать всегда делала это одна.

Северянин говорил что-то похожее. О том, что большинство культистов — балаганные шуты. Вроде Орландо и Альберто. И что Черной плевать на любые обряды.

— Но ты знал!

Брат отводит взгляд:

— Знал. Она любила повторять, что делает это ради меня. Чтобы я стал герцогом. И тогда, одиннадцать лет назад с Риккардо. И потом…

— Потом?

— Бесплодие Руфины, — он называет имя моей первой мачехи. — И Лукреция. Мать не хотела, чтобы у герцога еще были сыновья.

Холодно. Отчего мне так холодно?

— И… моя мама тоже?

Джованни кивает, упирается в решетку в струпьях ржавчины. Когда отодвигается на лбу остаются рыжие полосы.

— Прости, Фран… если сможешь.

— О боги, какой ужас, — шепчу я, пряча лицо в ладонях.

Изабелла Вимано. Злой демон семьи Рино. Страшная расплата отцу за то, что завел любовницу.

— Я помню, как она была другой, — тихо говорит брат. — Очень красивой и доброй. Ненависть и сила меняют людей.

Я вцепляюсь в решетку, подвигаюсь ближе к нему. Ржавчина пачкает пальцы.

— Зачем все это было вчера? О чем вы хотели просить Черную?

Кривая, скорбная улыбка: