Изнанка

Перрон за окном вздрогнул и поплыл.

Будь проклят, лживый и прекрасный град!..

— Тьфу, чуть не опоздал! Сраное метро! — сообщил, бесцеремонно вламываясь к Валере в купе, растрепанный широкоплечий мужчина.

— Бл… — только и смог ответить Валера.

— Не понял? — вскинул брови попутчик, легким движением закидывая сумку на одну из верхних полок. — Вы про метро?

Рысцов не откликнулся. Только разговорчивых соседей ему сейчас недоставало. И ведь в последний момент завалился; что ж ты не припозднился на пару минут, зараза?

Мужик тем временем уже извлек несколько бутылок светлого пива и, ловко откупорив одну, приложился к горлышку, задвигав большим, гладко выбритым кадыком.

— К сестре приезжал, — уведомил он, наглотавшись. Потянулся, хрустнув позвоночником. — Еле пустили в Москву, представляете! Совсем президент с ума сошел. Говорю: к родне еду! А эти церберы в погонах: к какой, мол, родне? Что, мол, да зачем? Заставили какую-то регистрацию пройти, отпечатки пальцев и прочая дребедень.

— Ясно…

Ну точно… Рубаха-парень из провинциальной глубинки. Злейший враг интроверта в дороге. От такого быстро не отвяжешься. Угораздило же.

Валера попытался отвернуться к окну, но мужик тут же пресек недвусмысленную попытку уклониться от общения, протянув широкую ладонь:

— Давайте знакомиться! Гоша.

— Очень приятно, — нарочито вяло пожимая руку, произнес Рысцов.

— Что, не хотите имени называть? — немедленно отреагировал широколицый Гоша. — Дело ваше. Только сразу предлагаю: на «ты». Договорились?

Валера скрепя сердце кивнул и демонстративно уставился в окно.

Мужик повесил куртку на крючок, раздраконил жратву, завернутую в промасленную бумагу, и принялся раскладывать на столике копченые окорочка, пластиковые коробочки с салатами, беляши, пирожки.

— Угощайся пивком, земляк, — радушно предложил он.

— Не хочу. Спасибо.

— Понял, не дурак.

Через минуту перед Рысцовым красовалась откупоренная бутылка водки и банка маринованных огурчиков: Гоша ловко разлил по маленькой в два казенных стакана тонкого стекла. Провозгласил:

— Давай-ка за знакомство, имярек.

Валера быстро выпил и закусил. Может, хотя бы теперь отвяжется. Да и похмельной со вчерашнего еще головушке полегче будет…

Гоша осушил свой стакан и зачавкал огурцом.

— Знаешь, что меня больше всего удивляет? — доверительно выпятив большой подбородок, перегнулся он через столик. — Как люди до сих пор не поубивали друг друга. То чума бубонная, то война какая-нибудь мировая, то теперешняя неразбериха с С-видением. А им хоть бы хны! Я недавно заподозрил, что человек гораздо живучей таракана! Потому что умеет прикидываться идиотом.

Проговорив эту глубокомысленную тираду, Гоша заржал так, что Валера невольно вздрогнул и перевел на него отсутствующий взгляд.

— Ведь сам посуди, — продолжил словоохотливый попутчик. — Если бы тараканы могли притворяться дебилами, их было бы гораздо трудней убить. А так — рассыпал крошек и мочи тапком: все действия предсказуемы. Еще по одной накатим? А?

— Нет, я посплю, пожалуй, — решительно отказался Рысцов, суетливо забираясь на верхнюю полку.

Гоша еще долго бормотал что-то о дифференциации людей и тараканов в процессе эволюции, нажираясь, по-видимому, в гордом одиночестве…

Валера же отключился практически сразу — сказалась накопившаяся за последнее время усталость. Ведь он практически все ночи проводил под С-визором, а это выматывает почище дневных забот.

Рваный морок беспокойного сна растекся вокруг, проникая в мозг… порождая очередные смятения в душе…

Он убегает. Выбившись из сил, хрипя и отплевываясь тягучей слюной, по кромке бесконечной магистрали. Спотыкается, падает, отползает в сторону, чтобы не попасть под колеса проносящихся навстречу машин. Встает и снова бежит, прижав к сердцу груду тряпья, в которую что-то завернуто. Он не помнит — что…

Грязные брызги летят в лицо, иногда из-под шипованных покрышек выстреливают мелкие камни и больно впиваются в голые ноги, бок, плечи, шею, висок… Он, обнаженный, бежит вперед. Или… быть может, назад? Ведь поток машин стремительно мчится в противоположную сторону. Вбок не свернуть — там необычайно глубокий кювет, на дне которого ровными рядками лежат какие-то предметы. До самого горизонта. Не разобрать, что это, — слишком высоко.

Вдруг шумная река автомобилей начинает мельчать. Плотные шеренги редеют на глазах, и наконец мимо проскакивает последняя машина. Она уносится вдаль, сглатывая шуршание резины, и становится очень тихо.

Он останавливается, чтобы передохнуть. Пытается вспомнить, что же завернуто в ворох тряпичных обмоток, — не получается. А посмотреть он не может: почему-то очень страшно становится при мысли, что придется эту кучу развернуть…

Вокруг тихо. И в жутком безмолвии ощущается чье-то присутствие, чье-то… дыхание. Поначалу он думает, что его собственное, но, прикрыв глаза, понимает — не прав. Это дыхание особенное: в него вливаются мириады плачущих голосов… Поднимает опухшие веки. Напрягая зрение, старается рассмотреть — что за предметы лежат на далекой траве обочины. Слишком высоко — не видно.