Изнанка

— Добрый вечер, Андрей Михайлович, — отчетливо произнес он. — ФСБ. Откройте, будьте добры.

— А яичницу не пожарить? — насмешливо поинтересовались из-за двери. — Не стоит бравировать! Я права знаю. Во-первых, заявляйтесь не раньше семи утра, иначе дальше порога не пущу. Во-вторых, не забудьте ордер.

Таусонский устало вздохнул.

— Андрей Михайлович…

— Меня зовут Андрон! — вдруг проорал Петровский. — Вы мне угрожаете?!

— Хорошо, Андрон… Вовсе не собираюсь вам угрожать. Я не совсем официально к вам пришел. Точнее — совсем не официально. Хочу поговорить насчет одного вашего приятеля. Не очень удобный час, я понимаю…

— Да уж точно! Какого еще приятеля? Если снова намереваетесь трясти по поводу «Либеры», то рекомендую для начала внимательно ознакомиться с решением суда…

— Какая на хрен «Либера»! — взорвался Павел Сергеевич. — Я хочу о Рысцове кое-что выяснить!

Наступила пауза. Таусонский терпеливо ждал, глаза буквально склеивались от усталости. Через минуту громыхнул замок, и дверь открылась.

Раньше подполковник пару раз видел Андрона по телевизору, плюс еще бегло проглядывал несколько фотографий в служебных архивах. В действительности режиссер оказался… крупней. Рельефные чресла были облачены в широкие темно-синие семейники, раскрашенные в какие-то звездочки и планетки. Кроме феерических трусов из одежды на нем имелась только голубая шляпа ковбойского фасона, разудало заломленная на затылок. Стрижен он был «под машинку».

— Ну, — вопросил Петровский, сердито глядя на визави, — и чего вам нужно знать про этого…

Термин, которым он с ходу окрестил Рысцова, был хлесток и беспощаден.

— Андре… э-э… Андрон, вы разрешите мне войти? — спросил Павел Сергеевич, прямо глядя в карие глаза режиссера. Лицо последнего в этот момент было как-то необычно подсвечено снизу и казалось зловещим.

— Нашли время… — буркнул Петровский, отодвигаясь в сторону и давая Таусонскому пройти. — Скажу прямо, я терпеть не могу вашу братию законорулящих церберов. И за Роденьку моего еще ответите, изверги! Мракобесы! Знал бы, кто самую дорогую физиономию российского кинематографа так подправил — убил бы… В общем, в два плевка выставлю, если начнете бравировать и зудеть. Ясно? Скорей проходите, холодно же…

— Постараюсь не зудеть, — пообещал подполковник, мельком вспоминая содранную родинку Копельникова.

Остановился в прихожей, больше похожей на холл средневекового замка. Огляделся. Тут даже рыцарские латы наличествовали. Общее впечатление, правда, несколько портил скособоченный велотренажер.

— Интересная у вас обстановочка тут.

— Значит, так, я сейчас работаю, так что снимайте вашу дешевую куртенку вкупе с драными ботинками и проходите в зал, будем общаться без отрыва от производства мышц.

Сказав это, Андрон развернулся и прошагал в одну из арок, ведущих из холла в другие помещения «замка».

Наглец, подумал Павел Сергеевич, пристраивая куртку на резную вешалку черного дерева. Хам, но не трус и с профессиональной хваткой — немудрено, что в знаменитости выбился. Хоть и отожравшаяся свинья, но не подонок. Это очень хорошо.

Зайдя в зал, он понял, что имел в виду Петровский, говоря «производство мышц». Прямо посреди комнаты было разбросано железо всевозможных мастей: и собранные штанги, и отдельные грифы с блинами разных размеров, и гантели, и гири… На громадном плазменном телевизоре стояло пластмассовое ведро, на кромке которого осела белесая пыль. Также ею был засыпан ковер в радиусе полуметра. «Кокс, что ли ?» — стукнулась в голову Таусонского мысль.

— Протеин, — хмуро бросил Андрон, проследив за цепким взглядом разведчика. Стукнул себя ребром ладони в грудь и добавил: — Верхнюю пекторалку вот пробомбить надо. Что-то одрябла немного в последнее время…

После этого он взял в каждую руку гантель килограммов по тридцать, лег спиной на наклонную скамью и начал сводить их над собой, не снимая шляпы. Да уж, такого не сразу завалишь при случае, хмыкнул про себя Павел Сергеевич, глядя на перекатывающиеся под кожей Петровского волны мускулов.

— Ну, — отдуваясь после первого подхода, проговорил режиссер. — Пить будешь, гэбист?

— Что ж, наливай, кинокрут, — парируя фамильярность, откликнулся Таусонский и невозмутимо принялся разглядывать коллекцию фантастических романов.

Андрон посмотрел на него, прищурившись, с громыханием побросал на резиновый коврик гантели и неожиданно нахально рассмеялся. Лицо у него при этом сделалось каким-то… слегка детским. Обнажились крепкие отбеленные зубы.

— А ты мне сразу понравился, — заявил он. — Слушай, не знаешь, кто Копельникова измордовал у вас? Он мне описывал… чернявый, говорил, атлетически сложенный, гладко выбритый… На тебя похож.

— Понятия не имею, так-сяк, — пожал крупными плечами Павел Сергеевич. — У нас много таких.

— Ладно, товарищ подполковник. Вон там, около картины, бар. Наливай чего хочешь — пей; потом говори, какого хрена приперся, и убирайся восвояси.

Без бравады. — Петровский перестал щериться и снова подхватил гантели.

Таусонский подошел к дверце бара, открыл ее, придирчиво осмотрел дорогой ассортимент, но пить ничего не стал.