Изменить судьбу. Вот это я попал

— Как я понял из сбивчивой речи подпоручика Юдина, Иван Алексеевич Долгорукий пришел в гости в Никите Юрьевичу Трубецкому в сопровождении Степана Лопухина. Разгорелась ссора, в пылу которой Иван Алексеевич принялся душить Никиту Юрьевича и даже попытался вытолкнуть того в окно. Но Никита Юрьевич на этот раз терпеть не стал и сунул Ивану Алексеевичу кулак в рыло, сломав тому нос. Слов было сказано много, и все они шли вразрез с императорскими указами. Степан Лопухин безуспешно пытался разнять драчунов, но у него не получалось. Тогда он в отчаянье крикнул Юдина и троих гвардейцев, кои в дом Трубецкого пришли по приказу последнего. Видя, что скоро дело дойдет до смертоубийства, подпоручик вспомнил неприятность, случившуюся в Царском Селе, и как их всех допрашивал Ушаков Андрей Иванович. Опыт данный ему дюже не понравился, и повторять его никакого желания у подпоручика не было. Он предпочел попасть под твой гнев, государь, нежели под ласковый взгляд Андрея Ивановича. Не разбираясь более, гвардейцы во главе с подпоручиком скрутили всех троих и привезли сюда. Я не знал, куда их определить, поэтому определил в малую гостиную под присмотром преображенцев, которые их привезли, и поспешил доложить тебе, Петр Алексеевич.

Я даже не заметил, как мы остановились. Стоя посреди коридора, я слушал Репнина, приоткрыв рот, и не знал, как на данный рассказ реагировать. Единственные слова, которые я сумел из себя выдавить, были:

— Вот этого я точно не ожидал.

После этого поспешил к малой гостиной, чтобы увидеть все своими глазами.

Глава 11

Я остановился в дверях малой гостиной и принялся осматривать расположившихся там виновников произошедшего переполоха. Иван Долгорукий сидел возле стола, периодически запрокидывая голову, пытаясь остановить кровь, которая текла из его свороченного на сторону носа прямо на белоснежное жабо из тончайшего кружева. При этом он негромко ругался, перемежая русскую брань с какой-то иноземной, в которой я с трудом узнал польскую речь. Ах, ну да, он же в Варшаве жил долгое время. Напротив него, но в некотором отдалении расположился Трубецкой, прижимающий к лицу смятый в комок платок, который весь уже был в бурых пятнах и, похоже, со своей задачей, заключающейся в остановке крови, текущей из рассеченной брови, он явно не справлялся. Третий участник безобразной драки, которую пришлось преображенцам разнимать, сидел в стороне на низком диванчике и бросал злобные взгляды на обоих зачинщиков. Я с некоторым злорадством, которого сам от себя не ожидал, увидел, что досталось ему как бы не поболее, чем Трубецкому и Долгорукову, вместе взятым. А вот надо было вообще не допускать этой драки, тогда и по морде не получил бы. Степан Лопухин не был мне знаком, но тут сработал метод исключения для вычисления представителя этого весьма непростого семейства. Три гвардейца и один молоденький подпоручик, наверное, это и есть подпоручик Юдин, знать бы еще, как его зовут, рассредоточились между участниками конфликта, тем самый пресекая малейшие попытки снова начать выяснять отношения. Надо сказать, пресекали мягко, все-таки на собственных офицеров руки подняли, а это уже серьезное преступление, и мне с ним еще разбираться придется. Хотя я так и видел у них в руках резиновые дубинки, и с оттяжкой… Эх, мечты-мечты. Мне бы каучук по дороге из Америк перехватить, а уж «случайно» провести вулканизацию, путем бросания в нагретый каучук серы, я бы сумел. Как бы мне Кондамина к себе заманить? Может, шантаж? Ну а что, рассказать через хорошо подготовленного шпиона, естественно, что нам известны его шалости с правительственной лотереей, которые очень скоро он совершит на пару с Вольтером…

— Государь…

Я так замечтался, что совсем забыл о том, что у меня и свои шалуны подзатыльников дожидаются. Лопухин вскочил со своего диванчика и склонился передо мною. Его неплохому, в общем-то, примеру тут же последовал Трубецкой. Подпоручик Юдин растерялся и только глазами хлопал, гвардейцы вытянулись во фрунт, а вот Ванька чуть заколебался, прежде чем оторвать свой зад от кресла, в котором сидел развалившись. Совсем немного он заколебался, буквально на секунду-другую, но я уже смотрел на него, прищурившись: слишком много он себе позволяет, чувствуя собственную уникальность и безнаказанность, слишком.

— Орлы, — я прошел между гвардейцами, все еще стоявшими навытяжку, и занял стул с высокой спинкой как раз между Трубецким и Долгоруким, напротив Лопухина. — Ну просто орлы! У меня язык не поворачивается назвать вас как-то иначе, дабы не принизить вашего подвига. И что же, скажите мне на милость, привело к столь выдающимся последствиям, что даже пришлось мне разбираться? Вино али женщина?