Изменить судьбу. Вот это я попал

— У нас нет пока возможности что-то обещать, — я вздохнул и покосился на бумаги с налогами. — Мы начнем строить школы, которые после церковных будут, учителей искать, на довольствие их ставить, материал учебный тоже не в лесу на деревьях растет. К тому же мы пока не знаем, как именно все обустроится. Какие школы будут, или школы будут общие, а потом для части особо усердных дальнейшая дорога откроется. Проблем дюже много, и это пока только задумка моя. А вот святые отцы вольны начинать сие богоугодное дело. Они же проповедники — вот и пущай проповедуют, покажут, как способны крестьян убедить отдать им детей просто так, чтобы те на науку время тратили, коего у крестьян и так мало, на то, без чего их отцы, и деды, и прадеды прекрасно жили и не померли в одночасье. Три месяца я даю на то, чтобы собрались они всем миром, нашли того, кто писать обучен, и передали мне челобитную, в коей будут просить оградить отроков их, кои на страдах ничего не делают, потому что попы ума лишились совсем и требуют, чтоб те к ним шли в самый разгар работы.

— Во как, — Репнин задумчиво поскреб подбородок. — А через три месяца ты, значит, и условия, и обещания выкатишь. И, думаешь, сработает?

— Нет, конечно, — я фыркнул. — Народ у нас дюже недоверчив к разного рода новинкам и придумкам, да еще когда живы те, кто помнит, как дел мой круто взялся. Но кое-кто рискнет. А вот когда дети и взаправду начнут в люди выходить, а не просто в солдаты забирать их будем, на пушечное мясо готовя, то тогда потихоньку пойдет дело. Я принуждать никого пока не буду, сами к этому придут. Другое дело недоросли дворянские да боярские, вот там повозиться куда как больше придется, чем с крестьянством. Тем более что им-то я времени на раздумья всякие давать уж точно не собираюсь. Но, думаю, есть у меня идея, как заставить их родителей пошевеливаться да своими руками отроков на учение, а в дальнейшем на службу отдавать, — и я покосился на налоговые сказки, все еще лежащие на столе и никуда не исчезнувшие. — Да, есть у меня идея на этот счет.

— А ежели все-таки заставить крестьян-то?

— Я не готов народный бунт подавлять, — я покачал головой. — Нам нужно о чем-то большем думать, о Черном море, чем не думы? А с собственным народом воевать — последнее дело. Поэтому я святым отцам это дело и поручил. Одно дело, если даже я буду уговаривать, обещать или силой отроков в классы загонять, а другое дело, когда они слова все-таки нужные найдут, да еще и императорским указом подкрепленные. Ну а пока они будут биться головами об стенку и состязаться в твердолобости с нашими людишками, мы спокойно, без суеты школы средние покамест организуем. Когда у меня мысля в голове окончательно сформируется, я тебе список лиц, коих следует пригласить для беседы и дальнейшего действа, передам, да и…

Дверь открылась, и в нее протиснулся Митька.

— Тут царевна пришла, желает императора Петра Алексеевича видеть, — почему-то шепотом сообщил он мне о прибытии Елизаветы. Что-то долго она соображала, а Долгорукие вообще тормозят, даже Ванька не примчался, чтобы поздороваться. Я еще вчера вечером кого-то из них ждал.

— Зови, пошто царевну перед дверями держишь? — я кивнул Репнину, показывая, что мы продолжим позже.

Тот все понял, поднявшись, поклонился и вышел из кабинета, едва ли не чеканя шаг.

Елизавета ворвалась в кабинет, не забыв обстрелять глазами как раз в этот момент выходящего Репнина. Подлетев к столу, она оперлась на руки и наклонилась ко мне, предложив полюбоваться своими прелестями в обширном декольте.

— Я так рада, Петруша, что ты вернулся в добром здравии, — прощебетала Лиза вместо приветствия.

— А уж как я рад, просто словами не передать, — я постарался не коситься на розовую плоть, так бесстыдно выставленную напоказ. — И кого мне нужно поблагодарить, что ты решила скрасить мой досуг? — я покосился на кучу бумаг, лежащую на столе, но, похоже, Елизавета не обратила на мои потуги никакого внимания.

— Петрушенька, я как услышала, что ты вернулся, то сразу же решила навестить тебя и по-родственному, и по-дружески. Да предупредить.

— О чем предупредить? — я наклонил голову. В последнее время начал замечать, что этот жест становится едва ли не навязчивым. А еще мне до смерти надоел парик. Голова под ним постоянно потела, свои волосы выглядели тусклыми, сколько я их ни мыл, да еще и кожа на голове стала в последнее время шелушиться. И я решил наплевать на мнение света, иноземцев и кого угодно, кому данная тема была интересна, и с завтрашнего дня отказаться от ношения этого сомнительного украшения.

— Ходят слухи, что ты чуть ли не похитил их святейшеств: Феофана и Феофилакта и удерживаешь их едва ли не силой, — Елизавета понизила голос и наклонилась еще ниже.

— Пра-а-а-вда? — протянул я, почесав нос. — И кто это так много интересного про меня говорит?

— Да болтают люди всякое, — Лизка тут же дала задний ход. — То тут слушок, то там шепоток. Ты же давненько в свет не выходил…