Изменить будущее

Галопирующий ритм сердца являлся показателем недостаточности миокарда.

— А ты что хотел?! — Возмутился вдруг разум. — Лежишь тут месяцами, а потом вдруг дёргаться начинаешь! Как полудохлая канарейка…

Дополнительный тон имел низкую частоту. Левый желудочек недорабатывал из-за своей гипертрофии.

— Как и в тот раз… Да… Патология… И как следствие — стенокардия и гипертония после сорока…

— Так, млять, после сорока, а не в двадцать шесть! — Вскричал разум.

— Ты кто? — Спросил я.

— Хрен в пальто! — Сказал разум. — Сам, млять, с собой разговариваешь… Вообще охренел?!

— У-у-у-у… Как всё запущено-то… — сказал я сам себе.

— А ты думал… Сознание, брат, если им не владеть, имеет свойство раздваиваться и раздваиваться. Так что… Соберись, тряпка, если не хочешь разорваться на тысячу маленьких медвежат. С твоими-то коробочками и ящичками в мозгу.

Вспомнив про «коробочки и ящички», я вдруг ощутил вспышку в мозге, как от свето-шумовой гранаты, и вспомнил всё.

— Охренеть! Так вот ты какое, северное сияние, — сказал разум и растворился во мне.

* * *

Чтобы подняться на ноги мне потребовалось две недели. Ещё две недели мне потребовалось для того, чтобы дойти до балкона и вернуться обратно без помощи папы. Ещё две недели…И ещё две недели… И ещё… Однако запах прожжённого облучением мозга не проходил.

Матриц не было, как не было моих уникальных способностей саморегуляции тела. Я не мог, как раньше, управлять рецепторами и ячейками памяти. Пользоваться мог… Что-то положить, разложить по разным ячейкам, достать… Это да… Но «отформатировать» накопители, добавив уровни, и установить замки, я не мог. Как и открыть закрытые ячейки.

Это меня не особо тревожило, потому, что я помнил про себя только то, что лежало в первой ячейке: мама, папа, школа, институт, ВБТРФ, плавбаза.

Вторым планом в памяти, словно сон, мелькали обрывки чужой жизни в Лондоне. Они и воспринимались мной, как сон. Только как сон.

Мне вспоминались испуганные лица врачей, делавших мне искусственное дыхание и массаж сердца, но что это были за врачи, из школьной жизни, или судовые, мне было не понятно. Но, честно говоря, мне всё было по барабану. Я наслаждался своим телом, своим домом и своими родителями.

Наступило лето 1987 года. Инвалидность с меня сняли, но из плавсостава перевели в береговое подразделение. Мне предложили должность старшего строителя на Базе Технического Обслуживания судов флота ВБТРФ «Суппорт».

В мои обязанности входило согласование смет ремонта, калькуляций, приёмка, подписание актов, ну и соблюдение сроков.

Как говорил тот же Жванецкий: «чтобы нашими людями руководить, надо с утра принять…» Что наши бригадиры, мастера, а глядя на них и остальной работный люд, с удовольствием делали и общались на одном языке, на одной волне, в едином ритме, но без особого трудового энтузиазма.

Я, как молодой коммунист, поднял вопрос о моральном и физическом облике строителей коммунизма, мешающем решению производственных задач, но понят не был, ни секретарём парткома БТО, ни членами бюро, ни начальником БТО. Я удивился и задумался.

На следующем собрании «старший калькулятор» подняла вопрос приписок.

— Трубопроводом, который мы заменили в 1986 году, можно обернуть земной шар два раза, — мужественно заявила она, и все рассмеялись. — Вот и Шелест не даст соврать…

Не ожидав такой «подлянки», мой ум лихорадочно искал слова и не нашёл ничего лучше, как выдавить:

— Ну, да. Не дам…

Все засмеялись снова, а мне ударила кровь в голову… Ну, или моча, хрен его знает…

— Вы, млять, совсем охренели?! — Спросил я. — Вы коммунисты, или где? Где ваша честь и совесть? Уж не спрашиваю про ум. Ума у вас точно нет… В управлении сидит служба экономической безопасности. И это вам не первый отдел, который отвечал за секретность и действие организации во время «Ч». Это ребята, которые вывернут нам всем матку на изнанку. Вы что думаете, если они пока никого за жопу не ухватили, значит можно воровать? Это вам не менты, которые «набежали», «покусали» и отскочили с добычей в пасти. Эти ребята медленно спустятся с горы и отымеют всё стадо. То есть вас.

— А кто тогда работать будет? — Спросил бригадир корпусников Коптев.

Меня улыбнуло. Губы расползлись в такой улыбке, что коммунистов передёрнуло.

— Вы и будете, только в Улисе… На поселении… За колючкой… Или здесь же, но привозимые в автозаке. Слышали, сколько «колючки» завезли? Территорию три раза можно обернуть, как вашими трубами землю.

— Что, стуканёшь? — Спросил другой бригадир, цыкнув зубом.

— Да я уже давно стуканул. Ещё после того собрания. Вы думали я с вами в демократию играть стану? Хрен вам! Но я стуканул не в «эс бэ», а в партком управления. Как вы тут, млять, рулите, млять. «Партия, млять, наш рулевой». Вам партия, млять, доверила, а вы, млять, скурвились, как проститутки.

Смотреть на этих людей было грустно. Они искренне не понимали меня. Лоснящееся лицо Коптева пересекала презрительная улыбка.

— Ну, ты… Осторожней ходи по причалу, малыш… Снег башка попадёт… Совсем мёртвый будешь…

— Дурак ты, товарищ Коптев. Хочешь помериться? Пошли, выйдем…