Избранные рассказы. Хронологически

-Мама, ну ничего, зато можно было рисовать на доске! - стала утешать меня дочка. - В другое время на доске рисовать не разрешают!

Это спасительное “зато”.

Видимо, ужас у меня в глазах стоял неподдельный; она начала припоминать какие-нибудь случаи - похожие, но не такие страшные, которые могли бы убедить меня, что бояться нечего. Что всё почти нормально.

Ну вот, например, вспомнила она, играли они в коридоре, а двери первого “а” всегда открыты, там учительница не выносит закрытых дверей - видимо, в детстве её тоже запирали на ключ; а шум в коридоре ей мешал, и тогда она вышла, накричала на них, построила в шеренгу, спросила имена, а одного, Андрея, увела к себе в класс с т ы д и т ь с я.

И вот, арестованные стоят шеренгой, робко перешёптываются и не знают своей участи: сколько им ещё стоять?

Маша и спрашивает командира октябрятского отряда Женю:

-Ты командир, скажи, бежать нам или не бежать?

Командир решает в пользу бегства.

Он так и говорит:

-Бежать!

Но сам при этом медлит. Начал было несмело открадываться в сторонку, но, заслышав страшные шаги чужой учительницы из первого “а”, бросился назад к месту наказания и вытянулся по струнке.

Мне стало наконец смешно. Это дочка правильно рассчитала, чем унять мой ужас: тем, что он п р и в ы ч н ы й. И верно, чувствительно ведь только без привычки, а когда уже притерпелся...

“Что воля, что неволя - всё равно...” - бормотала Марья-искусница в плену у Кощея. Счастливая!

Глаше полегче стало, когда я засмеялась.

Встали мы с дивана, пошли на кухню. Там у нас Таня сидит читает.

Рассказываем ей наперебой.

Тане девятнадцать, она уже всю подлость жизни изучила, пообвыклась и только посмеивается. И идейной Иры-большой нисколько не боится. Не то что мы. Знает она этих Ир-больших, перевидала на своём школьном веку.

-Звёздочку, на которой нарисован великий Ленин, вождь революции!.. - изображает она Иру-большую.

Образ ей удаётся, теперь он и нам больше не страшен, мы смеёмся; смех стоит в нашей тесной кухне столбом, Глаша даже подпрыгивает и с восторгом вносит в эту картинку дополнительные штрихи:

-“Я бы тебе этих вкладышей сколько хочешь принесла!” - передразнивает Иру-большую.

Как будто дело во вкладыше! Как будто Ире-маленькой нужен был сто лет этот самый вкладыш.

Ну почему эти Иры-большие никогда не понимают самых простых вещей?

Я сажусь за машинку и записываю всю историю, а Глаша нетерпеливо мельтешит вокруг меня, следя за тем, чтобы не было отступлений от правды. Она берёт ручку и вычёркивает из моего текста то, с чем не согласна.

“За белы руки повели к учительнице” - она вычеркнула “белы”. Получилось просто и страшно в своей простоте: “За руки повели”. Из авторской ремарки “уже они собственной шкурой познали систему репрессий” она вычеркнула “собственную шкуру”, и нельзя не признать, что оставшееся “уже они познали систему репрессий” звучит куда зловещей.

Закончив с этой литературой, я почувствовала, что мне не надо идти ни с кем разбираться, дело сделано, ребёнок счастлив.

Всё её унижение и горе на глазах переплавилось в пламени искусства в нечто иное, свободное от боли - освобождающее от боли.

Так алхимики умели превращать простые металлы в золото.

Понятно, почему на Руси, именно на Руси литература - главный род искусства? В Италии музыка, во Франции живопись, а уж в России - слово.

Известен такой эпизод из жизни Ахматовой: она стояла в очереди среди сотен других женщин к окошечку тюрьмы НКВД - передать посылку, узнать хоть что-нибудь об участи близких. Ужас царил над всей жизнью, а в этой очереди сгущался до осязаемости. И когда кто-то из толпы узнал Ахматову и прошёл по рядам шёпот: писательница! - то обернулась к ней одна измученная женщина и спросила с надеждой, может ли она, Ахматова, написать п р о в с ё э т о. И ответила Ахматова:

-Могу.

И некое подобие довольства, утоления и отмщения пробежало по бывшему лицу этой женщины - по тому серому месту, где у людей должно располагаться лицо.

1990

КТО ИЗ ВЕЛИКИХ

Приехала я поступать в Литинститут, мне указали комнату в общежитии. Кога я открыла дверь и встала на пороге, одна из моих будущих подруг расчёсывала богатые волосы и произносила такую фразу:

-Путь женщины в литературу лежит через постели и руки мужчин.

Эта удивительная фраза, таким образом, встретила меня на пороге литературы.

А я была из Сибири, там феминисткам нечего делать, там женщины без всякой борьбы пользуются полным равенством: жизнь так трудна, что места под солнцем (?!) хватает всем. Там не целуют дамам ручки и не говорят комплименты, но любая толковая женщина беспрепятственно реализует свои возможности. Это в Москве всё наоборот: целуют ручки, нахваливают красоту – и никуда не пускают, самим тесно.

Так что Света знала, что говорит. Она уже напечатала к тому времени два рассказа в толстом журнале. И ей было виднее, где пролегает этот самый путь в литературу.

Но, против ожидания, она провалилась на первом же экзамене.