Избранные работы

Если справедливо, что «законосообразность» познавания имеет своей основой единство формы нашего мышления, то не менее справедливо, что такая «законосообразность» не может быть установлена ни для человеческой деятельности вообще, ни для политической деятельности в частности, именно потому, что у этого единства нет «конечной» цели. Того, кто не желает знать или признавать категории причинности, мы можем, конечно, оставить в стороне, как чудака, упрямца или идиота, но мы не можем поступить таким же образом с тем, кто защищает миросозерцание, противоположное нашему. Почему я не должен избрать целью своих стремлений «общество людей с свободной волей», а не ницшеанскую «теорию культурного удобрения», мистический аскетизм или рабскую мораль, – не сумеет «доказать» мне ни один человек, хотя бы он затратил на это столько же труда, как Штамлер, по той простой причине, что здесь

речь идет не о распознании истинного или ложного, т. е. соответствующего однообразным законам человеческого мышления или противоречащего им, а о выборе точки зрения, определяемой, главным образом, моими чувствами, принятие которой еще далеко не оправдывает причисления меня к категории идиотов или чудаков.

Но если даже наука и будет изгнана из этой непринадлежащей ей области, то этим вовсе еще не устраняется возможность критики политического идеала. Наоборот, ее задачи по отношению к этому последнему все еще очень многочисленны и важны, если мы даже откажемся от навязывания ей «конечных целей».

Задачи критического учения о политическом идеале заключаются, главным образом, в следующем: прежде всего оно должно взяться за «критику» в кантовском смысле слова, т. е. установить границу доказуемого; затем, в пределах «доказуемого», т. е. в области, доступной научному познанию, она должна водворить порядок и ясность. Тут дела не мало: надо обнаружить ошибки, противоречия и непоследовательности в выработке идеала. Самый идеал должен быть установлен и обрисован с соблюдением формального единства. Затем следует указать соотношение идеала в одной области, – например, социально-политической, – к идеалу в другой области, – хотя бы этической; нужно также решить вопрос о зависимости чистого идеала от конечных целей и т. д.

Эти исследования касаются, главным образом, формальной разработки идеала, но и его содержание тоже должно быть исследовано критически. Нужно показать, что известный идеал утопичен, так как находится в противоречии с объективно необходимыми фактами, что необходим другой идеал, ввиду того, что желательно достигнуть каких-либо других целей, или же потому, что существует ряд неустранимых обстоятельств.

Как показывают эти немногие рассуждения, наука об идеале имеет еще в этом отношении великие задачи перед собой, – задачи плодотворного и несомненно успешного творчества. Ибо, хотя в конечном счете, как мы это уже указывали, выбор идеала и направление политических стремлений определяются интересами, вытекающими из условий среды, индивидуальным и классовым миросозерцанием, независимо от теорем науки, – несомненно, наука может осветить путь, предотвратить ошибки, повысить твердость отчетливого стремления, укрепить нерешительных и колеблющихся, направить стоящие вне партий правительства, – если таковые существуют, – на путь прогресса.

Прогресса? – Но разве наука показывает, в чем он заключается? Конечно, нет. Но представитель науки, – и этого не следует забывать, – сам живой человек и, если он не вполне иссушен наукой, человек с живыми идеалами, в направлении которых лежит для него прогресс. И как никто не согласится отказаться от попыток убедить другого в преимуществах собственного идеала, навязать другому свою волю, точно так же не откажется от этого и ученый. Его не оставит надежда, что уже уяснение положения, которого он может достигнуть только одному ему доступными средствами, может оказать влияние на направление политической деятельности. Но с тем большей отчетливостью он должен провести границу между наукой и деятельностью. Он должен открыть и честно сказать, где он перестает вести своего читателя и слушателя при посредстве убедительной силы своих логических дедукций, где он обращается уже не к знанию, а к воле. Тогда он может раскрыть всю свою индивидуальность, свое миросозерцание, всю силу своего красноречия, если его на это вызывает темперамент, – для того, чтобы направить волю других с волей собственных стремлений, но только он не должен предаваться иллюзии, что этим служит распространению научного знания. Он говорит и действует уже как человек, а не как исследователь. И если в жизни это разграничение часто бывает довольно затруднительно, часто даже невозможно, – в теории оно все же должно соблюдаться с полной строгостью. И всякий, кто хочет научно трактовать об идеалах социальной политики, должен сознавать это. Иначе он омрачает ясное познание невнимательной примесью элементов своего чисто личного, недоказуемого в своей истинности или ошибочности, убеждения.

III