Избранное - Романы. Повесть. Рассказы

— Это самое она и сказала, — утвердила бабуня Барнакл. — И что верно, то верно. Вот придет зима, и некоторые особливо беспокойные у нее, голубушки, недолго протянут.

Негромкий ропоток прокатился по рядам постелей. Он стих с появлением сестры и возобновился, когда она вышла из палаты. Зоркие глаза мисс Валвоны глядели сквозь очки в прошлое — этой осенью такое бывало часто, — и она видела воскресный день, отворенную дверь кафе, дивные сорта мороженого, которые готовил ее отец, и слышала чудесный гул фисгармонии, от сумерек и до закрытия.

— О, наш маленький зал, и пломбиры, и снежнянки, которые у нас продавались, — проговорила она, — и отец за фисгармонией. Снежнянки торчком в вазочках, такие твердые, продукция высший сорт. Посетители все говорили мне: «Как жизнь, Дорин», даже если заходили с девушками после кино. А отец садился за клавиши и играл первый класс. Он ее, фисгармонию, купил за пятьдесят фунтов, а по тем временам, между прочим, это были изрядные деньги.

Бабуня Дункан обратилась к мисс Тэйлор:

— А вы хоть попросили эту вашу даму как-то за нас похлопотать?

— Не то чтобы попросила, — сказала мисс Тэйлор, — но упомянула, что нынче у нас все не так благополучно, как было прежде.

— Ну сделать-то она что-нибудь сделает? — настаивала бабуня Барнакл.

— Она ведь сама не член больничного комитета, — пояснила мисс Тэйлор. — У нее приятельница в комитете. Тут надо не спеша. Я, знаете, не могу на нее давить: что ей стоит взять и просто отказаться? В общем, пока чего, нам, знаете, лучше спокойно потерпеть.

Сестра прошла обратно мимо бабунь, угрюмых и притихших; только бабуня Тротски, уснувшая с открытым ртом, издавала стоны, сопенье и храп.

Да, подумала мисс Тэйлор, молоденькие сестры тоже очень помрачнели с тех пор, как попали под начало сестры Бестед. У бабуни Барнакл она, конечно, мигом стала именоваться сестрой Бесстыдь. Может статься, именно ее фамилия, в дополнение к возрасту — сестре Бестед было пятьдесят с лишком, — возбудила немедленную враждебность бабуни Барнакл.

— Когда им за пятьдесят, они все становятся чисто надзирательницы из работного дома. Нет, ежели сестре в больнице за пятьдесят, ей никакого доверия. Им и невдомек, что теперь, после войны, кое-что законным порядком положено совсем иначе.

Эти соображения в свою очередь подействовали на других обитательниц палаты. Но почва для недовольства была подготовлена неделю назад, когда стало известно, что уходит еще молодая старшая сестра.

— Новости, вы слышали? Настоящие перемены. Что там по звездам видать, а, бабуня Валвона?

И когда однажды утром заступила сестра Бестед — жилистая и пожилая, в очках и с раздражительно дергающейся щекой, бабуня Барнакл, едва глянув на нее, объявила, что дело яснее ясного.

— Ну хоть сейчас в работный дом. Вот увидите, что будет. От кого лишние хлопоты или кто вроде меня — ничего не попишешь, Брайтова болезнь — не может удержаться, все не жилицы. Зимой пневмония, куда от нее денешься, — вот она себя и окажет.

— А что, вы думаете, она сделает, бабуня Барнакл?

— Сделает? Да ничего она делать не станет. Вот и все тут. Погодите-ка до зимы, вы будете лежать пластом, а ей хоть бы хны. Тем более ежели у вас нет родственничков или тому подобное, чтобы поднять шум.

— Другие-то сестры пока что ведь ничего, бабуня.

— Погодите, с ними тоже дождетесь.

И дождались. Ничего особенного: просто сестры трепетали перед новым начальством. Они подтянулись, стали исполнительней, однако бабуни взирали на это с недобрыми мыслями и убийственными подозрениями. Когда заступала ночная смена, напряжение спадало, и поэтому с вечера до утра вся палата кричала и стонала. Бабуни вскрикивали во сне и со сна, в тревоге пробужденья. Они опасливо принимали успокоительное и наутро спрашивали одна другую: «Я как, спокойно спала?» — не зная толком, кто кричал, сама ли она или соседка.

— И все это записывают куда надо, — твердила бабуня Барнакл. — Что с кем ночью делается, все как есть записывают, a утром сестра Бесстыдь берет и читает. Может, кому непонятно, как оно зимой обернется?