Избиение младенцев

В августе 1919-го года Красная Армия потерпела сокрушительное поражение в районе Херсона и Николаева. Головорезы генерала Слащёва огненной лавой хлынули на Одессу и Бирзулу, хищно схватывая в кольцо крайнюю юго-западную точку Совдепии. Комдив Якир, укрепившийся в Одессе, запаниковал, несмотря на наличие в городе двух дивизий, четырёхтысячного гарнизона, мощных отрядов Одесского Губчека, курсантов пехотных и артиллерийских курсов, соединений анархистов и уголовников. И интуиция не обманула комдива.

Ещё 20-го августа из Севастополя на Одессу вышла эскадра флота Юга России, ведомая бронепалубным крейсером «Кагул». Вечером 21-го к эскадре подошли миноносцы «Поспешный» и «Живой», вместе они проследовали к Сухому лиману, где согласно разведданным, красных не было вообще. Якир и военный комиссар округа Краевский, зная о готовящемся десанте белых, расположили свои войска на побережьи по линии Одесса-Николаев, – именно здесь высадка была бы, по их мнению, наиболее логичной и вероятной.

Находившийся на «Кагуле» капитан 1-го ранга Остелецкий, командовавший операцией, решил выждать сутки, так как времени для высадки не хватало. Десантироваться нужно было ночью, под прикрытием темноты, поэтому до начала операции Остелецкий поставил эскадру вне зоны видимости с береговых позиций.

В городе тем временем в боевую готовность было приведено белогвардейское подполье. Несмотря на то, что Одесскому Губчека накануне высадки десанта удалось выследить и арестовать руководителей подполья полковника Саблина и поручика Маркова, основные силы городских повстанцев в нетерпении ожидали сигнала с моря.

В ночь с 22-го на 23-е августа тральщик «Роза» принял авангард десанта – первый и второй эскадроны Крымского конного полка под командованием ротмистров Юрицына и Лесеневича. Торжественные бойцы, выстроившись вдоль бортов тральщика, качающегося на волнах неспокойного моря, с чувством пели «Боже, Царя храни!». Около пяти часов утра, ещё во тьме, но уже на фоне чуть проявившегося горизонта три сотни крымцев, дрожащих от возбуждения и ночной прохлады, ступили на песок Сухого лимана.

Штормило, резко пахло гниющими водорослями и эфедрой. Беспокойные волны маслянисто поблескивали в свете тускнеющей луны.

Эскадронных лошадей, перевозившихся транспортом «Маргарита», не удалось перевести на «Розу» из-за рассерженной воды и потому крымцы выстроились на берегу в пеший строй. Командир десанта полковник Туган-Мирза-Барановский и капитан Остелецкий, решив, что качественная связь может стать в деле одним из решающих факторов, выставили на берегу опытных сигнальщиков, которые должны были принимать сводки от наступающих отрядов. Десант двинулся в сторону Одессы и, не встретив на пути противника, уже по свету достиг первого дачного посёлка. Здесь бойцы напоролись на береговую батарею и нервно приготовились к бою, но батарейный расчёт, не рядясь, перешёл на их сторону. Две 48-ми линейные гаубицы были присоединены к обозу и десант двинулся дальше, дойдя в конце концов до линии Аркадия-Малый Фонтан-село Татарка. Тем временем продолжалась высадка и продвижение остальных сил десанта. Сопротивления красных практически не было, если не считать мелких стычек на подступах к городу. Туган-Мирза-Барановский планомерно распределил все силы десанта и дал команду наступать, а сам во главе двух колонн под командованием полковника Зотова и ротмистра Глазера двинулся по Люстдорфской дороге к городской тюрьме. Красные пытались организоваться, но их давила корабельная артиллерия «Кагула» и английского крейсера «Карадок», который в составе вспомогательной эскадры Королевского военно-морского флота Великобритании сопровождал десант. Вестовые сообщали координаты обстрела сигнальщикам на берегу, те мгновенно по цепочке передавали данные, и нужные городские квадраты немедленно накрывала волна смертоносного железа. В городе началась бойня. Артиллерия крушила позиции красных, снаряды попадали в дома мирных жителей, люди в ужасе метались по улицам, не зная, где искать спасение…

Якир, Краевский и председатель Одесского губкома Гамарник в середине дня оставили Одессу, не сделав ничего для спасения своих войск и даже не объявив эвакуацию.

Ещё ночью, когда белогвардейский десант уже высаживался на влажный берег Сухого лимана, Якир вызвал человека, которому доверял больше, чем самому себе. Фёдор Горобченко было имя этого человека, и он служил управделами Реввоенсовета Южной группы войск Двенадцатой армии. Комдив сунул в руки Фёдору керосиновую лампу и повёл его по штабным коридорам. Подойдя к какой-то ничем не примечательной двери, открыл её своим ключом и указал на большой оружейный ящик, обитый медными пластинами, стоящий в углу комнаты.

Подойдя к нему, он отомкнул замок и поднял крышку. Фёдор отшатнулся. Ящик был полон драгоценностей, тускло блестевших в свете керосиновой лампы.

– Казна Южной группы, – сказал комдив.

«Казна Южной группы тебе, – злобно подумал Горобченко. – Сколько же ты крови пролил, провизорский сынок…»

Фёдор лучше других знал происхождение этих сокровищ. РВС Южгруппы Двенадцатой армии уже довольно долгое время активно и целенаправленно занимался аккумуляцией ценностей, добытых путём конфискаций, а чаще – банальных грабежей. Занимался РВС также и сбором трофейной добычи, но трофеи в ходе боёв были, как правило, военные – оружие, боеприпасы, обмундирование, продовольствие, иногда лошади и военная техника. Излишки обмундирования по приказу Якира, особо не афишируя, продавали из-под полы, подторговывали и продовольствием, меняли хлеб на драгоценности, а если случались деньги, то переводили их в золото. Камни и золотишко с обывателей добывали ещё проще: специальная группа из четырёх человек заходила в занятых городах и сёлах в дома да квартиры и под видом проверки документов или благонадёжности обдирала с буржуйского отродья фамильные цацки. И именно Горобченко был организатором и куратором этой группы. Он принимал все ценности по описи и сдавал их Якиру лично в руки. Дальнейшее его не касалось. Бойцы спецкоманды, само собой, кое-что утаивали, но проследить за этим было невозможно, так как сам Горобченко в рейды не ходил и увидеть, что реально взято в том или ином месте не мог. Ещё один ручеёк лился в казну Южгруппы с полей сражений да с городских улиц, где после боёв и артиллерийских обстрелов оставались лежать убитые. Спецкоманда Горобченко с плоскогубцами в руках искала трупы офицеров и буржуйского вида обывателей. Простой солдат, крестьянин да рабочий не имели в своих ртах такого богатства, как иные враги, вот мародёры и драли почём зря зубные коронки уходящего мира. На хрена, дескать, ему вообще зубы, он, этот мир, уже смердит, так пусть напоследок отдаст награбленное у замученного народа…

Получив приказ Якира, Фёдор собрал свою команду. Четверо больных на всю голову отморозков выстроились перед ним в штабном дворе. Бывший тюремный надзиратель Клюев, человек уже в летах, более тридцати лет с небольшим перерывом прослуживший в иркутском Александровском централе, на совести которого были десятки загубленных и замученных душ; молодой башкир Мажит Бильбаев, до революции работавший забойщиком на мясной бойне, а в начале восемнадцатого года воевавший под знамёнами Блюхера и резавший дутовских казаков в преддверии тургайских степей; бывший уголовник со странной фамилией Апостол, бессарабский налётчик, подельник Котовского, отбывавший с ним вместе нерчинскую каторгу, да неизвестно каким ветром занесённый в Россию щупленький китаец Лао Линь, пристрастившийся в беспредельном вихре Гражданской войны насиловать пленных белогвардейцев.

– Грузить подводу, – сказал Горобченко, – назначение – Змеиная балка…

Через час спецкоманда, рассевшись по краям подводы и бережно придерживая обшарпанные винтовки, медленно двигалась в сторону выезда из города. Вожжи держала в руках жена Горобченко – Мария. Оружейный ящик, обитый медными пластинами, стоял за её спиной, прикрытый грязной рогожей. Глухо стукались друг о друга лопаты, брошенные рядом с ящиком. Сам Фёдор ехал на кауром позади подводы.

– Слышь, начальник, – сказал Бильбаев, обращаясь к Горобченко, – кажись, золотые погоны из моря лезут?

– А тебе-то что? – отвечал Фёдор. – До тебя, небось, не долезут.

– А вот не скажи, – не поверил Бильбаев. – Можут добраться, можут. И ежели доберутся, к примеру, до меня, то мяса на моих костях не оставят. Ты не поверишь, какие это звери. В запрошлом годе атаман Лукин вырезал весь горсовет в Оренбурге, – без малого сотню душ отправил к праотцам. А там, сказать табе, и бабы, и робяты были…

– Да мы тоже, чай, не ангелы, – мрачно сказал Клюев, – повоюем ещё. Наша власть, пусть-ка заберут…

Апостол не стал вмешиваться в разговор, только звучно цыкнул зубом, а китаец, сидевший лицом назад, посмотрел на Фёдора и ласково ему улыбнулся, отчего щёчки его сморщились, а глаза вообще исчезли.

– Холосый насяльника, – умильно пропел он.

– Я тебе покажу, рожа китайская, – сказал Горобченко и показал ему кулак.

На дне Змеиной балки была кромешная тьма, хотя наверху по краям оврага уже видны были словно приклеенные к фону светлеющего неба чёткие силуэты овеваемых влажным ветром кустов. Подводу завели в балку пологим спуском, и Фёдор указал место, где следует копать. Спецкоманда сложила винтовки под ближней ветлой, разобрала лопаты и дружно принялась за работу. Горобченко стоял чуть поодаль, напряжённо поглядывая на землекопов и время от времени поднимая лицо к светлеющим облакам. К нему жалась Мария, и Фёдор сквозь кожаную тужурку явственно ощущал её мелко дрожащее, не согреваемое одеждой тело. В балке было прохладно и влажно, но работяги, кидая земличку, быстро взмокли и на их спинах уже виднелись расплывшиеся тёмные пятна. Лопаты иногда сталкивались в темноте, и тогда металл жалобно звенел из могильной глубины. Вскоре уже только маленький Лао Линь, сидя в яме, продолжал выбрасывать наверх земличку, остальные же стояли рядом с бруствером и молча покуривали. Наконец и китаец закончил, буркнул что-то из ямы, и к нему в тёмную глубину спрыгнул длинный Апостол. Бильбаев и Клюев подтащили ящик поближе к краю укрывища и стали подавать его товарищам. Через несколько минут Апостол уже выбрался на поверхность. Лао Линь самостоятельно вылезти не мог ввиду своего маленького роста, ему подали руку и как пушинку выдернули наверх его лёгкую фигурку. Быстро замелькали лопаты и локти работающих, – скоро яма была засыпана, земля выровнена; сверху накидали хворост, толстые сучья и прелые листья.

Апостол отошёл помочиться и встал под пологим песчаным обрывом.

Горобченко коротко взглянул на Марию, едва заметно кивнул ей и быстро вынул из кобуры наган. Мария выхватила из-за пояса свой древний ремингтон. В то же мгновение почти одновременно грохнули два выстрела, и в мутных сумерках раннего утра вспыхнули короткие огни из-под стволов револьверов. Бильбаев рухнул сразу и без звука, Клюев успел повернуться и сделать правой рукой хватательное движение, словно хотел напоследок сжать горло хотя бы одного из убийц… Фёдор и Мария, между тем, сделали два резких шага в направлении Апостола и Лао Линя; держа вытянутые руки с зажатыми в них револьверами прямо перед собой, они судорожно выцеливали их фигуры… Лао Линь, словно заяц, отпрыгнул в сторону и, путаясь в одежде, метнулся к лежащим под кустами винтовкам, но Фёдор опередил его и, по-прежнему наступая, выстрелил ему в грудь. Китаец сморщил личико и медленно упал к его ногам. В тот же миг Мария, не суетясь, плавно потянула спусковой крючок своего ремингтона, но Апостол, обливая мочой запачканные галифе, дёрнулся и успел соскочить с линии огня. Пуля попала ему в плечо, и он инстинктивно в тщётной попытке уйти от преследователей, пополз по песчаному отвалу балки. Мария замешкалась, и вторую пулю всадил в него Фёдор. Когда убийцы подбежали к Апостолу, всё его огромное тело содрогалось в конвульсиях, а в открытой ширинке пульсировала последняя моча…