Избиение младенцев

– Вы что нам тут красивые слова говорите? – вновь послышалось из толпы. – Долой! Не будем сдаваться! Пусть Прокопович сдаётся!

– Долой! – закричал Евгений. – Для чего наши товарищи погибли? Для чего у нас раненые на верхних этажах?

Прокопович нерешительно мялся, возвышаясь над залом. Раздвигая людей, к нему двинулся моложавый полковник Хованский, которого Евгений немного знал; решительно приблизившись, он вспрыгнул на стол и стал рядом с министром.

– Господа офицеры, – горячо заговорил он. – Я не стану сдаваться! Если у меня больше не будет возможности сопротивляться, то я, не колеблясь, пущу себе пулю в лоб! Вы верите Прокоповичу? Вы верите большевикам? Вы действительно верите, что нас отпустят по домам? Нет, господа! Нас будут резать, как врагов трудового народа! Мы должны задорого продать наши жизни. Полковник Дорофеев только что отдал приказ пробиваться к Брянскому вокзалу. Захватим эшелоны, двинем на юг, соединимся с казаками. Нас предали! Но дело ещё не кончено! Пусть Руднев сдаётся, его тут же расстреляют! Пускай министры Временного правительства сдаются, их тоже расстреляют! А наш путь – на Дон, наша битва ещё не завершена! Мы будем сражаться!

– Вы хотите бессмысленной бойни? – неуверенно спросил Прокопович. – Вы хотите бесполезной крови?

Но его никто не слушал, все возбуждённо кричали и в зале поднялся невообразимый шум. Прокопович спустился со стола и остался удручённо стоять среди кучки людей в штатском.

Тут в зале стало заметно энергичное движение от дверей к центру и на стол с помощью юнкеров с трудом взобрался другой полковник – пожилой, почти старик, который, оглядев зал и дождавшись тишины, надтреснутым голосом сказал:

– Господа, я не боюсь смерти, я давно уже ничего не боюсь и не думайте, что я стану призывать вас к проявлению трусости. Но подумайте сами: сколько из нас прорвётся к вокзалу? Сколько из нас выживет, сражаясь за железнодорожные составы? А пройдут ли они через страну? Большевики разберут рельсы, взорвут мосты, на каждой такой остановке мы вынуждены будем вступать в неравные схватки… сколько нас останется? Красные от нашего сопротивления будут звереть, нас перебьют, как щенков! А ведь у нас и патронов-то нет!

– Что же, – перебил его кто-то из юнкеров, – сидеть, значит, сложа руки?

– Нет, нет, господа! – горячо возразил пожилой полковник. – Сейчас надо, смирившись, принять условия ВРК, тем более что благородство и честь победителей не позволят им нарушить условия мира – они обещали без арестов и репрессий отпустить всех по домам. Но, сдав оружие, мы не прекратим борьбу. Как только всё затихнет, мы начнём движение на юг. Я точно знаю – каждый из тех, кто находится сейчас в этом зале, готов отстаивать достоинство Родины. Нам надо по одному, по двое пробиваться на Дон, только так мы уцелеем. В противном случае суждено нам бессмысленно погибнуть! Сложим оружие, господа, и – к борьбе! Призыв парадоксальный, я понимаю, но сейчас это – единственно верное решение…

– Нет, нет, – снова возразил полковнику один из офицеров, – нам нельзя разбиваться, только вместе мы сила!

Но его уже никто не поддержал, все ощущали правоту пожилого опытного командира. Офицеры и юнкера хотели сражаться, хотели погибнуть за дело, а не впустую. Все понимали бессмысленность сопротивления здесь и сейчас.

За окнами училища бесновалась толпа красногвардейцев и солдат. В окна летели камни; густой мат и проклятия слышались со всех сторон.

Наступил вечер, училище, давно оставленное без электричества, быстро погрузилось во тьму. Где-то по коридорам и рекреациям зажглись редкие свечи, по стенам загуляли длинные зловещие тени.

На улице не утихал мат, нет-нет тарабанили издалека выстрелы, а то вдруг Воздвиженка неожиданно взрывалась диким и грубым хохотом.

Евгений, слоняясь по этажам училища, лихорадочно обдумывал ситуацию. Ему было страшно. Ужас преследовал его.

Из города постоянно приходили снятые караулы, большевики беспрепятственно пропускали их в училище. Все были подавлены, разговаривали глухо, стёртыми голосами. Отовсюду слышалось бряцание оружия, полным ходом шёл сбор винтовок, пистолетов, револьверов. В актовом зале высилась гора смертоносного железа – остатки патронов, ручные бомбы, шашки.

Офицеров созвали в канцелярию училища – комендант выдавал там отпускные листы и месячное жалованье. Евгению это показалось нелепым и неуместным.

– Сдайте оружие, подпоручик, – сказал ему случившийся рядом Хованский, – целее будете…

– А я уже чувствую себя мертвецом, – ответил Евгений.

– Это правильное ощущение, – подтвердил Хованский, – мы все тут уже мертвецы…

Евгений ощутил вдруг резкую боль в сердце – словно дьявол сжал его своей холодной железной рукой.

Офицеры и юнкера потерянно ждали последнего акта. На всех лицах были написаны отчаяние и страх. Евгений с Хованским снова зашли в актовую залу. В колеблющемся свете свечей там стоял священник, окружённый понурыми юнкерами.