Вновь припомнились Паулюсу обширные территории, которые он не мог одолеть ни со своей армией, ни поездом, в котором везли его, уже пленного. И простая, как сама истина, мысль пришла ему на ум: "Россию нельзя пропахать плугом войны. Она поглотит армии вторжения".
Только теперь, глядя как бы со стороны на недавнее прошлое, когда мысли прочно отстоялись, Паулюс мог по–настоящему оценить свои поступки и находил их бессмысленными, не продиктованными здравым рассудком: ведь это по его личной вине и по вине начальника штаба армии Шмидта погибло столько немецких солдат и офицеров — подсчету не поддается! Погибло от русских пуль, от голода и болезней. Какой кошмар!..
Но стоило было ему, Паулюсу, принять капитуляцию еще тогда, в лютом январе, как десятки тысяч сограждан были бы избавлены от гибели. Этого не случилось. У него просто не хватило мужества пойти на почетную капитуляцию, предложенную советским командованием. И не вина русских, что эти десятки тысяч немцев в мундирах стали напрасными жертвами, что остатки войск — тысячи и тысячи! — брели вразброд по заснеженной степи, умирали от голода и на морозе… А сколько он, командующий, причинил бед и страданий русским?.. Горы трупов, плач вдов и сирот… Развалины города… "О, боже, зачем это все?" — хватаясь за голову, терзался Паулюс.
И если раньше смутно, то теперь во всей полноте он начал сознавать свои грехи и раскаиваться. Зачем брал ответственность на себя, выполняя волю и приказы Гитлера и генерального штаба держаться до конца? Зачем? Ради личного престижа или, скорее всего, ради честолюбивых притязаний? Ему внушали, что так повелевает долг чести и традиции немецкого воинства, он же внушал повиновение своим подчиненным.
Паулюс чувствовал себя разбитым, все в нем было воспалено, ныло, саднило. По нескольку раз на день он вызывал врача, и человек в белом халате, русская женщина спешила ему на помощь. Не будь ее, наверное, не выдержало бы сердце и давно бы ушел в потусторонний мир. Он и сейчас, ощутив, как сердце защемило, бьется прерывистыми толчками, будто готово разорваться, позвал врача, и скоро пришла немолодая женщина в белом халате.
С усталой и принужденной улыбкой на лице (Адам говорил, что у нее погиб на фронте муж, кормилец двух детей) она спросила, как себя чувствует фельдмаршал, и Паулюс, глядя на нее участливо, проговорил свое:
— В войну больше всего страдают женщины, не правда ли?
— Конечно, конечно. Всем достается, — ответила она спокойно, будто уже претерпелась к личному несчастью. — Теперь и немецким женщинам придется хлебнуть горя. Фронт продвинулся к вашей территории. Читала я, бомбят Германию американские "летающие крепости".
Женщина–врач пощупала пульс у фельдмаршала. Помрачнев, вдруг сказала:
— Что–то сегодня ваше сердце мне не нравится. — И, велев приподнять рубашку, начала прослушивать сердцебиение. — Вам нужно перебороть себя, совсем не нервничать. — Она дала ему выпить лекарства, выписала настой валерианового корня, который наказала пить три раза в день. — Это лекарство из трав, совсем безвредно. Попринимайте, сразу почувствуете облегчение.
Врач ушла, пожелав ему здоровья.
"Все–таки гуманны русские, отходчивы", — подумал Паулюс, обвел глазами комнату, увидел висящий в шкафу мундир с Рыцарским крестом с дубовыми листьями, вновь подумал: "В какой бы другой стране и какая армия разрешила отклонившим капитуляцию носить собственное обмундирование, да еще и награды? Только русские способны на это великодушие".
И как ни хотел он забивать голову думами, как ни отгонял от себя мысли, клубком разматывалась нить воспоминаний. Стояли перед глазами, наплывали видения: развалины города, и черный снег от пепла, и горы закоченевших трупов… Как тень, как собственная тень, преследуют его по пятам призраки мертвых. Каждый день, каждый месяц, вот уже больше года… Всю жизнь будут преследовать. Избавиться от кошмара — значит умереть. И Шмидт не перестает зудеть, подталкивает к самоубийству.
"А собственно говоря, почему я должен стреляться? Кому доставлю удовольствие? Кому? Этому "злому духу" Шмидту? И он будет рад всю вину потом взвалить на мертвого командующего… Так кому же нужна моя смерть? Фельдмаршалу Манштейну, который так и не пробился со своими войсками из Котельникова и — достоверно известно — очень скоро бежал с Дона от преследования русских войск, бежал за Днепр… Мой труп нужен на потеху Герингу, браслетному тузу, который клялся фюреру проложить воздушный мост до Сталинградского котла, клялся не дать ни одной бомбе упасть на Германию, — мыльные пузыри пускал этот Геринг!.. Стреляться ради престижа фюрера, чтобы он потом сказал несколько патетических тирад в честь и за упокой души командующего–жертвенника…"
— Нет и нет! — вслух проговорил Паулюс, встал, подошел к окну, вгляделся. Земля меркла в ночи, только далеко–далеко мигали рассыпанные по небу звездные огни. Много огней. Оттуда, казалось, исходило тепло. От огней…