Из зарубежной пушкинианы

Путешествие Ансело и его книга дали повод Пушкину и Вяземскому высказать несколько горьких слов о национальном самосознании и патриотизме. В письме к Вяземскому 27 мая 1826 года Пушкин писал по поводу обеда, который Греч дал в честь Ансело: «Читал я в газетах, что Lanselot в Петербурге, черт ли в нем? Читал я также, что тридцать словесников давали ему обед. Кто эти бессмертные? Считаю по пальцам и не досчитаюсь. Когда приедешь в Петербург, овладей этим Lancelot (которого я ни стишка не помню) и не пускай его по кабакам отечественной словесности. Мы в сношениях с иностранцами не имеем ни гордости, ни стыда…» И словно отвечая Пушкину, Вяземский писал в «Московском Телеграфе»: «Жаль, что грамматика г-на Греча и господа русские грамматики до сей поры более известны г-ну Ансело, чем нам. Не знаем, что было за этим обедом, но мы пока судим еще натощак, без русской грамматики г. Греча и без русского грамматика». Как раз по поводу замечаний Ансело Вяземский писал там же: «Я, признаюсь, был бы рад найти в иностранце строгого наблюдателя и судию нашего народного быта: со стороны можно видеть яснее и ценить беспристрастнее. От строгих, но добросовестных наблюдений постороннего могли бы мы научиться, но от глупых насмешек, от беспрестанных улик, устремленных всегда на один лад и по одному направлению, от поверхностных указаний ничему не научишься. Многие признают за патриотизм безусловную похвалу всему, что свое. Тюрго называл это лакейским патриотизмом. У нас его можно бы назвать квасным патриотизмом… Истинная любовь ревнива и взыскательна. Равнодушный, всем доволен, но что от него пользы? Бесстрастный в чувствах, он бесстрастен и в действии».

Эти две последние фразы Вяземского можно целиком отнести к его адресату, Толстому. «Зачем нам французский Геро, когда у нас русский Герой», — делает ему комплимент Вяземский. Но в 1827 году Толстой уже далеко не герой, и его чувства не имеют ничего общего с патриотизмом. Отечественная война двенадцатого года, «Зеленая лампа», Пушкин — все это уже далеко от него во времени и в пространстве, по другую сторону Геллеспонта.

Ответ Долгорукова

В неотправленном письме к Бенкендорфу Пушкин писал: «4 ноября поутру я получил три экземпляра анонимного письма, оскорбительного для моей чести и чести моей жены». Пасквильный диплом, объявлявший Пушкина рогоносцем, получили 4 ноября 1836 года по городской петербургской почте как Пушкин, так и его ближайшие друзья. Травля поэта со стороны великосветской черни началась задолго до этого. Этот день был только началом агонии, приведшей к дуэли и гибели величайшего русского поэта. Уже сразу после смерти Пушкина подозрение в написании и рассылке этого анонимного письма пало на двух друзей, молодых людей из великосветского окружения голландского посла Луи Геккерна — князя Ивана Сергеевича Гагарина и князя Петра Владимировича Долгорукова. В 1927 году на основании графической экспертизы почерка Долгорукова, Гагарина и Луи Геккерна, проведенной судебным экспертом А. А. Сальковым по инициативе П. Е. Щеголева, было сделано заключение, что «пасквильные письма об Александре Сергеевиче Пушкине в ноябре 1836 года написаны, несомненно, собственноручно князем Петром Владимировичем Долгоруковым». И хотя сегодня вывод о причастности Долгорукова к травле Пушкина, видимо, следует считать необоснованным, здесь нельзя не вспомнить об этом подозрении.

Парижский архив П. Б. Козловского — Я. Н. Толстого содержит много документов, авторами которых были П. В. Долгоруков и И. С. Гагарин. В основном это письма и короткие записки к Я. Н. Толстому, П. Б. Козловскому и их секретарю Штуберу. Разбирая их, я невольно подумал, что, если бы довелось снова вернуться к графической экспертизе почерка, этот архив мог бы сослужить немалую службу. Одно из писем П. В. Долгорукова к Штуберу, написанное в Париже 26 января 1843 года (уже после смерти Козловского), показалось мне особенно интересным. И хотя оно не находится ни в какой связи с дуэльной историей, я хотел бы остановиться на нем. Но прежде чем это сделать, нужно хотя бы коротко рассказать о П. В. Долгорукове и вспомнить, при каких обстоятельствах он оказался в 1843 году в Париже.