Из зарубежной пушкинианы

В июне 1836 года Козловский, получив назначение к фельдмаршалу И. Ф. Паскевичу в Варшаву, вновь покидает Петербург, на этот раз навсегда. Он скончался в Баден-Бадене 14 октября 1840 года. Ему суждено было пережить Пушкина и разделить вместе со всеми его друзьями тревогу и горечь январских дней 1837 года. В одном из дошедших до нас писем Вяземскому от 15 января 1837 года он писал из Варшавы: «Что делает наш Александр Сергеевич? Здесь разнеслись какие-то странные слухи; но стоустая клевета не знает ни границ, ни пространств. „Современник“ нынешнего года я еще не читал, но надеюсь, что найду в нем тот роман „Капитанской дочери“, о котором извещал меня Виельгорский…»

До настоящего времени о зарубежном архиве Козловского ничего не было известно. В Остафьевском архиве имеются некоторые документы, связанные с Козловским. П. А. Вяземский прилежно собирал этот материал и на закате своих дней намеревался его опубликовать, но его планам не суждено было осуществиться.

Я долго, старательно, но безуспешно разыскивал в найденном архиве дневник Козловского. Об этом таинственном дневнике известны по крайней мере два авторитетных упоминания. Вяземский упоминает о «записках» Козловского и даже приводит из них отрывок, посвященный великому князю Николаю Павловичу, будущему императору. Гроссман также пишет о дневнике Козловского и приводит из него целый отрывок, посвященный разговору Пушкина и Николая 8 сентября 1826 года. Вот как пишет об этом автор: «Дополним эти скудные сведения [о царской аудиенции] рассказом о первой беседе царя с Пушкиным, не известным до сих пор в русской литературе. Он был сообщен Николаем I одному из „остроумнейших европейских дипломатов“ (так впоследствии характеризовал его Бальзак), князю Козловскому, который пользовался признанием и в русских литературных кругах… Естественно, что он интересовался биографией знаменитого русского поэта, а как видный дипломат получил возможность беседовать на эту тему и с царем. Разговор с Николаем I он занес в свой дневник, откуда эта страница попала в шестидесятых годах во французскую печать». Далее Гроссман цитирует эту страницу из дневника Козловского по книге Поля Лакруа^[13]. В этой книге никаких дополнительных ссылок на дневник Козловского нет. Столь авторитетные свидетельства не оставляют сомнений в том, что какие-то записки Козловского существовали. Но среди документов Национальной библиотеки их не оказалось.

Жизнь Якова Николаевича Толстого (1791–1867) в известном смысле была прямой противоположностью жизни П. Б. Козловского. В судьбе этих двух совершенно непохожих друг на друга людей было только одно общее — дружба с Пушкиным.

Поздним теплым вечером лета 1819 года от ярко освещенного подъезда дома братьев Всеволожских отъехали дрожки. В них сидели двое молодых людей, один — в штатском, другой — офицер. Дрожки направлялись в Коломну. Белые ночи были на исходе. В домах вдоль Фонтанки гасли огни. Молодой человек в штатском дремал. Офицер, напротив, был возбужден и декламировал стихи:

В моих стихах излишество слога
Резцом своим ты отколи
И от таланта хоть немного
Ты своего мне удели!
На что мне длинное посланье?
Твоих стихов десятка три —
Вот, Пушкин, все мое желанье,
Меня ты ими одари!

Яков Николаевич Толстой не успел прочесть Пушкину свое послание у Всеволожских. Весь вечер до самого ужина Гнедич читал свою «Илиаду». Пушкин зевал. И вот теперь, провожая Пушкина домой, Яков Николаевич, начинающий поэт, умолял об ответном послании. Ну что стоит Пушкину посвятить ему десятка три стихов! Пушкин ответил ему «Стансами». В них было всего двадцать четыре строки, но какие!

Философ ранний, ты бежишь
Пиров и наслаждений жизни,
На игры младости глядишь
С молчаньем хладным укоризны.