Из записок бывшего крепостного человека

— Не смейтесь, — сказал Иван Трофимов. — Иногда и пятнадцать копеек могут устроить судьбу человека. Я был без места в течение трёх месяцев. Сбережения прожил и стал уже закладывать платье. Случайно встречаюсь на бульваре с знакомым дворецким Безобразова и кланяюсь. Он поздоровался со мной и, извинившись, что не может угостить меня чаем, так как торопится домой, сунул мне пятнадцать копеек. Я уже давно чаю не пил и поэтому сейчас же пошёл в трактир «Венецию» и заказал себе порцию. Вдруг входит буфетчик Богданова. Я пригласил его и угостил чаем. Разговаривая, я между прочим сказал, что я без места. Он ответил, что его барин ищет выездного лакея, и предложил рекомендовать меня. На следующий же день я был уже на месте, на котором живу до сих пор и на котором я и деньгу нажил. Вот что значит пятнадцать копеек.

В конце концов решили собрать пять рублей и отослать в комитет.

24 апреля дворовый Павлыч, лежавший в злой чахотке, скончался. Перед смертью он указал мне, какие вещи кому отдать. Сюртук он просил отдать Костину с тем, чтобы он дал денег на похороны. После его похорон барыня приказала отдать сюртук покойного вольнонаёмному лакею Ивану. Узнав об этом, я доложил, что Костин даёт за сюртук восемь рублей и что, если она желает, можно отдать Ивану эти восемь рублей, так как и он давал деньги на похороны. Барыня вспылила и сказала: «Я хочу отдать сюртук, а не деньги». На моё замечание, что сюртук собственность покойного и что он распорядился отдать его Костину, барыня стала кричать: «Да, вы теперь вольные, имеете права. Смеете рассуждать… не слушаться, грубить», — и стала плакать. Через несколько времени ко мне в комнату вошли Артемьев и Демидов, стали говорить, что я не смел грубить барыне, и наступать на меня. Я указал на толстую палку и сказал: «Не заставьте меня взяться за это грубое орудие».

«Вы грубо оскорбили Марью Александровну», — сказал Демидов, уходя с Артемьевым из комнаты. «Вы не слышали моих слов и, следовательно, врёте, господин Демидов», — ответил я и захлопнул за ними дверь. Может быть, я не прав, но я желал исполнить волю покойного.

1 мая была свадьба Александра Петровича Глушкова и Анны Петровны Племянниковой. Преподнёс им стихи, за которые получил пять рублей. Сознаюсь, что стихи были плохи и не стоили ни копейки.

В мае же был у редактора «Московских ведомостей» В. Ф. Корша, которому объяснил о желании бывших дворовых людей увековечить память об освобождении постройкой дома благотворительности.

— Если М. П. Погодин указывает на построение храма, — сказал редактор, — то, несомненно, он руководствуется общим понятием массы простого люда, всегда имеющего обыкновение созидать в память чего-либо монастыри, храмы, часовни. Я не могу не сочувствовать вашему желанию возвести вместо храма дом благотворительности. Вы напишите статью по этому поводу и выразите в ней, что это желание многих. Я с удовольствием дам ей место. Это будет своевременно и хорошо. Итак, напишите, а я сделаю комментарии, — добавил, прощаясь, Корш.

Я стал обдумывать статью, но в это время узнал, что ожидается в Москву приезд Государя. Я бросил статью и стал писать приветственную речь. Долго я писал её, закончил стихами и на следующий день понёс показать её Погодину. Подойдя к крыльцу дома Погодина, я нерешительно и, как казалось мне, с благоговением позвонил. Отворившая двери горничная провела меня в кабинет. Разглядывая старинную мебель, картины, бюсты, громадные шкапы с множеством книг, которыми переполнены были и столы, я вспомнил, что в этом кабинете бывали Пушкин, Гоголь, Аксаков, Белинский и другие, и мне стало чудиться их таинственное присутствие. В это время послышалось движение в соседней комнате.

Ко мне в халате и туфлях вышел Погодин и спросил, что мне нужно. Я объяснил, что я бывший дворовый человек и пришёл просить совета, каким образом выразить Государю благодарность от класса дворовых людей за дарованное освобождение.

— Это очень хорошо и будет кстати, — сказал Погодин, — потому что Государь огорчён печальными недоразумениями при исполнении Высочайшего манифеста. Народ в своём невежестве не понял царской милости, и поэтому во многих местах произошли печальные недоразумения. Образуйте артель дворовых и поднесите Государю хлеб-соль. Многие крестьянские общества готовятся это сделать. Сейчас у меня был фабрикант Алексеев. Его фабричные тоже хотят поднести хлеб-соль.

В ответ на это я подал ему составленную мною речь. Погодин пригласил меня сесть и, сам усевшись в кресло, просмотрел моё писанье и сказал:

— Конечно, теперь всякое сердечное, разумное слово приятно будет услать Государю и всем. Вы вот, как грамотный, поняли благодеяние Царя, освободившего миллионы крепостных. Вы лично можете сделать много хорошего в кругу своих товарищей, растолковывая здравомысленно обязанности отпущенных на волю. Соберите же товарищей и представьтесь министру двора.