Из записок бывшего крепостного человека

Танеев живёт один в мезонине с двумя крепостными лакеями и кухаркой на пятьдесят рублей в месяц, которые высылает ему брат. Лакеям он назначил дежурство, но дежурил всегда один Алексей, который занимался шитьём башмаков, другой же, Аполлон, торговал книгами от книжного магазина Миллера на вокзале. Каждый день барин спрашивал, почему нет следующего дежурного, и ему выдумывали какую-нибудь причину: то пошёл на пожар, то медведя смотреть и т. п. Барин успокаивался. Это продолжалось ежедневно в течение лет шести. В день получения денег от брата Танеев шёл обязательно в баню. Деньги клал на голову под шляпу. Раздевшись, он с шляпой на голове входил в баню и требовал надушить комнаты. Брызгали духами и пар поддавали мятной водой. Он снимал шляпу и приказывал взять денег, сколько следует. Брали у него и на пиво, и на водку, и поэтому баня ему всегда стоила не менее десяти рублей.

25 января была помолвка Марьи Петровны с полковником Алексеевым, а 12 февраля была свадьба, на которой был губернатор Синельников и много военных и штатских генералов. Была военная музыка, было много шампанского и великолепный ужин. Кондитер взял по три рубля с персоны.

24 февраля, на Масленой неделе, в субботу, Москва встречала севастопольских героев-моряков. В. А. Кокорев подносил хлеб-соль. Он стал на колени, сделал земной поклон и потом стал говорить о храбрости моряков и геройской защите Севастополя. Для солдат было дано угощение, офицеров же чествовали сначала завтраком в Эрмитаже, потом обедом в дворянском собрании. У графа Закревского для них был бал. После этого был дневной спектакль, после которого на тридцати тройках моряки поехали в Стрельну, где их угощал обедом Кокорев.

В публике идут споры о войне. Одни говорят, что нас победили, Севастополь взяли и флот потопили, а другие, что мы сами корабли потопили и что с нами ничего не могли сделать. 20 марта в газетах помещена телеграмма о подписании мирного трактата в Париже[67]. Все радуются и ждут подробностей.

Ходил в баню и там от дворецкого гг. Ивинских наслышался много рассказов о рязанских помещиках. Говорил, что помещик Еропкин, кроме оброка с крестьян, брал столько, сколько хотел. Как только узнавал, что у кого-нибудь заводились деньги, сейчас же придирался к какому-нибудь случаю и брал выкуп, то за освобождение от обучения башмачному мастерству, то за освобождение от житья при дворе. Один из его крестьян занимался извозом и имел до тридцати лошадей. Он постоянно был в отлучке и редко приезжал домой к братьям, которые тоже были хорошие, исправные мужики. Приехал он как-то домой во время поста и узнал от старосты, что барин не только не даст ему больше паспорта, но даже хочет отобрать лошадей. Задумался мужик, посоветовался с братьями и решил уехать немедленно без паспорта. Братья поехали его провожать. Не успели они целым обозом отъехать вёрст пять, как их догнал барин с дворовыми. Барин начал было бить хлыстом мужика, а тот хватил его дубиною так, что тот упал без чувств. Начался было суд, который, однако, приостановлен по желанию предводителя дворянства. Помещик же Волховской очень любил девушек и не пропускал ни одной. У него было правило, что выходившая замуж девица в первую ночь должна была идти на поклон к барину. Случилось, что вышла одна замуж за смелого парня, и он её после венца не пустил к барину, несмотря на присылку за нею сначала старосты, а потом лакея. Барин, рассерженный неповиновением, сам прибежал за бабой. Муж отдул барина плетью и на другой же день был отправлен в город и сдан в солдаты. Слушая рассказы эти, я вспомнил красивую Настю, которую сослал в Сибирь её барин Дурнов за то, что она отказала ему в его требованиях и сошлась с дворовым Фомой, от которого забеременела. Я проведывал её в пересыльной тюрьме. В сером зипуне она конфузилась и краснела, а у меня от жалости стояли слёзы на глазах.

27 марта прибыл в Москву Государь Император. 29 марта был в манеже парад лейб-гренадерского полка и освящение нового знамени. 31 марта был парад на Театральной площади. Я ходил за провизиею, остановился и вместе с другими стал ждать проезда Государя. Вот раздалось громкое «ура», и приехал Государь. Он сел на коня, и войска стали проходить мимо него. Я был так воодушевлён, что мне опять захотелось быть солдатом и я готов был тотчас же идти сражаться.

Долго меня волновали разные думы о воле. Господа между собою тихо и осторожно, чтобы прислуга не слышала, говорят по этому поводу. Государь щедрою рукою сеет добро и милости…

Заключил мир, хотя мы могли бы ещё долго бороться с неприятелем. Освободил много заключённых и возвратил многих из ссылки[68]. Поэтому, может быть, освободит и нас. Тогда царствование его будет славное во веки веков…