Из современных проблем Церкви

Я знаю, что православные духовники очень гуманны и нередко немало опытны в чисто духовных вопросах. Западный духовник — тоже довольно гуманный. Окончив семинарию, священник спешит забыть курс «морального практического богословия», который он зубрил. Ибо, как любит говорить мой брат, он ни богословский, ни моральный, ни практический. Теперь этот курс больше не преподается, а у нас, доминиканцев, вовсе никогда не существовал. Преподавалась одна только Summa Teologica [38]. Чисто духовно рядовой западный духовник менее мудрый, но тоже нелегко относит к Богу или к дьяволу то, что происходит от чисто психических причин.

По отношению к мирскому человеку восточный духовник — широк. Но если духовный сын желает оцерковляться, то духовник должен налагать на него неудобоносимое иго. Духовник требует, чтобы он отошел от мира. Ведь сама Иисусова Молитва есть полный отход от мира, и поэтому я редко в ней упражняюсь.

Нередко я мечтаю, насколько, казалось бы, более гармонично развилась моя духовная жизнь, если я остался бы православным. Но это неверно. У православных я не нашел бы опоры в моих довольно тяжелых психических недугах, ни просвещения и руководства в моем особом созерцательном пути. Поэтому я сказал, что у католиков особая свобода: духовник освобождает человека от самого себя. Как Вы теперь видите, я говорил о свободе и мудрости в области душепопечения.

Католическая мудрость — разносторонняя. Она исходит от особого взгляда на мир. Надо различать два момента во взгляде богослова. Когда он сталкивается с заблуждающимся собеседником, то он отстаивает истину. Но когда, в тишине своей кельи, он изучает иномыслие, то его главным образом интересует то, что обогащает его понятие о христианстве. Он созерцает, ибо все человеческое — говорит о Боге, и все человеческое — освещается познанием о Боге. Этот истинно платонический взгляд далеко не чужд католикам, ибо это есть взгляд самого Фомы Аквината. В предисловии «Summa Teologica» он пишет: (Iа, q. 2, Introd.) Quia igitur principalis intentio hujus sacrae docirinae est Dei cognitionem tradere, et non solum secundum quod in se est, sed etiam secundum quod est principium rerum et finis earum, et specaliter rationalis creaturae, ad hujus doctrinae expositionem intendentes, 1) tractabimus de Deo (: la pars), 2) de motu rationalis creaturae in Deum (: 2a pars), 3) de Christo, qui, secundum quod homo, via est nobis tendendi in Deum (: 3a pars) [39].

Он тоже пишет: (la, q. 32, a. l, ad Ium) Quod Trismegistus dixit, «monas monadem genuit, et in se suum reflexit ardorem», est referendum (…) ad productionem mundi. Nam unus Deus produxit unum mundum, propter sui ipsius amorem [40].

Нужно признаться, что многие богословы не сознают, что их основной взгляд — платонический. Но тип созерцания, вытекающий от него, очень распространен у западных богословов, и мне кажется, что им объясняется такой богослов, как Тейяр. «Созерцать, и созерцаемое другим передать» есть девиз доминиканцев, и потому я доныне люблю себя считать доминиканцем.

Данный тип созерцания свойственен богослову, но от него вытекает некая нестрашимость, некая зоркость по отношению к миру, которая находится у рядового духовника, и у самого верующего. Это — соборная мудрость. Можно считать, что только стройная и авторитетная иерархия дает возможность развиваться такой мудрости. Но, конечно, дух декретирования ее удушает.

 

13 февраля 1975 г.

Дорогой отец Александр!

Сегодня расскажу кое–что о себе. Господи, благослови! Не легкий труд. Ведь это история Божьей благодати.

Дедушка мой — молдаванин. Фамилия когда–то писалась Рошкау, а не Рошко. Папа был черноморцем, но оставил службу скоро после брака. Мама моя — из петербургских купцов: моя бабушка была Синягиной. Родился я в 1917 г. в Москве. Через год или два мы покинули родину. Родители мои разошлись. Когда мне было 5–6 лет, мама поселилась во Франции, в Париже, а папа тоже во Франции, но на юге. Папа воспитал мою сестру, я же с братом был у мамы. У отца я побыл только, когда мне было 16 лет: до того я его только раз видал.

Мама решила сделать из нас французов, тяжело трудилась, чтобы нас воспитать. Сказала, что радуется за нас, что мы потеряли наше богатство, ибо богатство извращает. При разводе мама потеряла веру, ибо священник, перед которым они явились (мамина последняя надежда), не попытался их примирить, а только потребовал крупную сумму. О религии мама говорила, что мы сами решим, когда вырастем.

И вот что случилось. Когда мне было 13 с половиной, а брату 15, мама, брат и я, каждый со своей стороны, нашли веру. Мама бывала в церкви раз в году, «заказывала» панихиду на память своего горячо любимого отца. В этом году она горько плакала. Священник стал ее расспрашивать и, узнав, что она неверующая, отслужил и молебен. Это оказался знаменитый отец Георгий Спасский [41], за три года до его смерти.