Из Орловской губернии

У мельницы мы съ нимъ разстались; я пошелъ дорогой, которую онъ мн указалъ, а онъ на мельницу.

Дорога пошла лсомъ; лса здшніе совсмъ не похожи хоть на новогородскіе: сверные лса до утомительности однообразны; здшніе южные, напротивъ; сверные лса большею частію состоятъ изъ одной какой-нибудь породы: пойдетъ сосна, сосна и идетъ если не на сотни верстъ, то врно на десятки; пойдетъ ель — вс одна елка; рдко и эти дв близкія породы перемшиваются; и по этому-то лсу, въ сверныхъ губерніяхъ, изрдка попадается тощая березка или осинка… Въ малороссійскихъ лсахъ, за очень немногими исключеніями, вы не знаете, не можете сказать: изъ какой породы деревьевъ лсъ: такъ и сосна, и ель, и берестъ, и оршникъ, и ольха… Трубчевскіе лса составляютъ переходъ отъ сверныхъ лсовъ къ южнымъ: ежели нтъ разнообразія южныхъ малороссійскихъ лсовъ, то нтъ и того дикаго, хоть и величественнаго, однообразія лсовъ новогородскихъ. Жителю сверной Россіи трудно понять гоголевскій эпитетъ — «зеленокудрый» лсъ; въ Трубчевск это легче дается: вы какъ бы предчувствуете, что есть лса, которые можно назвать зеленокудрыми, и только въ благословенной по климату Малороссіи вы назовете лса — зеленокудрыми, хоть бы и не подсказалъ этого слова славный малороссъ.

Этотъ лсъ въ очень немногихъ мстахъ вырубаютъ: помщики и казна продаютъ по нскольку десятинъ. Я шелъ по лсу уже боле трехъ часовъ и напалъ на мужиковъ, которые отдыхали у дороги.

— Скажите, братцы, гд можно напиться? спросилъ я, разбудивши этихъ мужиковъ.

Многіе на меня, пожалуй, вознегодуютъ: какъ осмлился безпокоить пейзановъ, которые посл тяжкаго труда, можетъ быть, только-что заснули; я пожалуй и принесу повинную, но только спрошу, чтобы сдлали въ моемъ положеніи мои обвинители: вышелъ я изъ Кокоревки, выпивъ только кружку воды и ничего не вши, не думая, что мн прядется идти безлюднымъ, песчанымъ мстомъ верстъ пятнадцать, я не спшилъ; но когда одолла меня жажда, не знаю, что со мною было; и теперь безъ ужаса не могу вспомнить о послднемъ час, проведенномъ въ этомъ лсу, до этой встрчи. Сперва нестерпимая жажда долго меня мучила, потомъ невообразимо-непріятная дрожь довела меня до того… что я хорошо понималъ, почему голодный волкъ нападаетъ на людей, когда, будучи сытъ, онъ боится людей…

— Нтъ и у васъ воды, братцы? спросилъ я проснувшихся мужиковъ.

— Нтъ, братецъ, воды нтъ у насъ, отвчалъ одинъ изъ проснувшися мужиковъ:- а вотъ ступай ты по дорог; пройдешь версты полторы, тамъ гляди тропочку влво… тропочка торная будетъ, такъ ты ступай по этой тропочк, и дойдешь ты до криничиньки…

— Видишь ты, человкъ совсмъ измаялся, вступился другой мужикъ:- куда ему найдти твою криницу! Вставай, братцы! Пойдемъ вмст…

— А и то правда! отозвались другіе. — Пойдемъ-те, братцы, и намъ пора: на жару немного отдохнешь…

— И Господь-знаетъ, что за жара!..

— А отчего жара? Оттого и жара, что сухмень стоитъ: отъ той отъ сухмени всякое быліе пропало: которую гречку посяли — та взошла; а конопля поднялась на вершокъ, ту мушкара съла; засяли въ другой разъ, въ другой разъ не взошла… Господня воля…

Кое-какъ мы прошли версты полторы или дв, повернули влво по торной тропочк и нашли криницу, вырытую въ лсу, шириною вершковъ шесть и глубиною не боле полуаршина… Ни стакана, ни ковша ни у кого не было, и мы, захвативъ шапкой воды, жадно стали пить…

— Теперь можно и трубочки покурить, заговорилъ одинъ, утирая усы, кажется, посл третьей шапки воды.

— Теперь можно… А ты, почтенный, отнесся во мн съ этимъ титуломъ другой:- искуриваешь?

— Искуриваю…

— Не хочешь ли: у меня важный табакъ.

— Спасибо, другъ, у меня есть свой.

— Ты куда ждешь?

— Въ Стародубъ.

— А зачмъ?

— По своимъ дламъ.

— По своимъ дламъ, поддакнулъ мн мой собесдникъ, будучи совершенно удовлетворенъ моимъ отвтомъ.

— А вы откуда? спросилъ я.

— То есть: откуда идемъ, или сами откуда?

— Ну, хоть сами откуда?

— А сами мы изъ Гнилева, идемъ теперь въ то самое Гнилево.

— Гд были?

— Были мы въ дсу.

— На работ?

— На работ: лсъ пилили.

— И свой, и не свой; какъ знаешь, такъ и считай… загадалъ мн освжившійся водою мужикъ, надвъ свой колпакъ и опять пускаясь въ путь.

— Какъ такъ?

— А все-такъ: былъ лсъ нашъ, съ-изстари нашъ; а теперь велно за этотъ лсъ платить деньги; заплатишь деньги — руби; а нтъ — какъ хочешь!.. Бда да и только…

— Вы теперь лсъ пилили? спросилъ я, когда мой резонеръ кончилъ свой монологъ.

— Пилили.

— Какъ же вы покупаете лсъ?

— Теперь по десятинамъ.

— Почемъ платите за десятину?

— Да платимъ розно: есть десятина двадцать цлковыхъ; есть тридцать; а есть что и даже и вс сорокъ… Побольше лсу да покрупне, то и подороже, а порже, да помельче — то и подешевле; всякому лсу своя цна.

— Куда же идетъ вашъ лсъ?

— А то-же розно: и на срубъ, а то и пилимъ.

— А что у васъ стоитъ срубъ?

— То же розно: есть двадцать цлковыхъ, есть — двадцать пять; а коли въ крюкъ рублена изба, то и за тридцать пять не купишь. Только въ крюкъ рубимъ рдко, все больше просто.

— Что же, вы разбираете: какое дерево на срубъ идетъ, и какое въ пилку на доски?