Из Орловской губернии

— Богъ видно наслалъ; за грхи ли онъ караетъ, такъ ли за что испытуетъ, а только вотъ что я скажу: остался я съ матушкой посл батюшки только одинъ, почитай, работникъ; а братцевъ у меня было шестеро; пришедъ братъ одинъ, что посл меня, пришедъ въ законные года — женихъ… меня-то еще покойникъ батюшка оженилъ… Пришло время другому — другаго женилъ; женилъ я и третьяго. На ту пору объявили наборъ. Помолились мы Богу: кому идти? Я и говорю: «я, братцы родимые, пойду за васъ служить Богу я великому государю; только вы сами думаете: хорошо ли то будетъ?» Матушка такъ и всплеснула руками:- «кому идти — тотъ пойдетъ, говоритъ матушка, а теб идти не слдъ: ты всему дому голова, да и братья тебя почесть должны!» Тутъ одинъ братецъ и замялся:- милому, говоритъ, надо дома оставаться, а постылому, врно, за милаго въ солдаты идти! — «Молчи, говоритъ матушка, ты мн постылый, что-ли?» — Врно, постылый! — «На-ко укуси-ка пальчикъ, опять таки говоритъ матушка, укуси этотъ пальчикъ, а то хоть и этотъ: всей вдь рук больно!.. Такъ-то и матери любаго сына жаль, за всякаго сына вся утроба раздирается!.. Тутъ пришло горе, надо всмъ разобрать, какъ бы такъ горе разгоревать, чтобъ всмъ не пропасть! Отдадимъ старшаго брата, снимемъ съ дома голову — вс пропадемъ!.. Я вамъ мать, худа никому не хочу; а по моему разуму вамъ бросать жеребьи, а старшему…» мн, то есть, прибавилъ разсказчикъ: «старшему быть надлежитъ дома». Тутъ братья вс загомонили: «старшій не бери жеребья, а мы, меньшіе, промежь себя кинемъ по жеребью!» На томъ и поршили. Кинули жеребья; достался жеребій брату Михайлу, тому самому, что съ матушкой было заспорилъ; тутъ однако и онъ не сталъ спорить. Снарядилъ я его, какъ Богъ указалъ, отвелъ въ присутство, сказали малому — «лобъ!» поплакалъ… пошелъ этотъ въ солдаты. Пришелъ еще наборъ, еще братцу забрили лобъ… Сказали и еще наборъ, и опять-таки на насъ чередъ пришелъ! Племянникъ поймалъ меня въ пол… а племянникъ у насъ въ дом былъ отъ старшаго моего еще братца, что при батюшк еще на погостъ свезли… такъ посл этого-то брата остался мальчонка; выросъ племянникъ, поступилъ въ года, что и законъ принять [12] можно; сталъ я ему невсту пріискивать, только племянникъ мн говоритъ: «нтъ дядюшка, не надо, не хочу я жениться, холостымъ еще похожу». Ладно. Проходитъ еще сколько времени, вижу, малый смирный, работникъ хорошій, надо женить! Съискалъ невсту; невста, вижу самъ, очень ужь малому по сердцу пришлась… Повнчали. Прошелъ годъ съ чмъ-то, народился у племянника сыночекъ, мн внукъ, значитъ… Тутъ-то и сказанъ былъ наборъ… Поймалъ меня тутъ-то въ пол племянникъ. — «Дядюшка, говорятъ, не мечи промежь насъ жеребья». — «Какъ, другъ, не метать? Теб дома хорошо жить, въ солдаты не хочется; такъ-то и всякому!» — «Не объ томъ я говорю, дядюшка любезный»… а малый, былъ почтительны!… «Не объ томъ я говорю, дядюшка любезный; а вотъ что надо сказать: отдадимъ мы со двора еще дядю, бабушка не вынесетъ: двухъ сыновей старушенка отдала, — какъ убивалась!.. третьяго отдастъ — совсмъ помретъ!.. Думалъ я думалъ, говоритъ, и положилъ: дядей въ солдаты еще не пускать, а скажутъ наборъ, жеребья не брать; идти въ солдаты мн — безъ жеребья! — Оттого-то я, говоритъ, и жениться не желалъ, а пожелалъ я охотою за дядей служить! Только на грхъ мой двка попалась, что я отъ ней отступиться нельзя… сгубилъ я ее горькую! А все-таки своего положенія не покидаю: баба моя оставайся, тамъ что Богъ дастъ… а мн идти въ солдаты!..» Только это онъ мн хоть и говорилъ, а все-таки я ему по его не сдлалъ: и все-таки жеребій всмъ далъ; племянникъ не сталъ брать, я за него взялъ; попалъ жеребій моему брату, а племяннику жеребья не достаюся. «Все, говоритъ тотъ, все ты, дядя, пустое замыслилъ: идти мн въ солдаты!» Повезъ я брата и племянникъ за мной увязался… что ты будешь длать!.. Иду съ братомъ въ присутство, племянникъ съ нами. Какъ только сказали брату — «лобъ», а племянникъ, какъ тутъ! «Я, говоритъ, иду за дядю охотой!..» Господа посмотрли на парня. «А когда ты охотой идешь, дай Богъ часъ!..» Забрили ему лобъ, а брата выпустили, и денегъ за это ни копйки не взяли. Теперь слушай: жили мы — слава Богу! Ни ссоры, ни свары никакой! Вотъ и приходитъ братъ солдатъ съ краснымъ билетомъ, и другой приходитъ — съ жолтымъ. Приходятъ: и матушка, и вс, и я такъ взрадовались, что ну!.. Матушка только и радовалась: вотъ, вотъ дождалась Божьей милости: вс ея дтки въ кучу собрались… Да не такъ вышло, не такъ Богъ далъ, какъ думка была… Пошла свара, разладъ… Ты то длаешь, а братья, особенно старшій солдатъ, тотъ свое. Что ты будешь длать! — «Не ходи, братья, говоритъ старшій солдатъ, куда хозяинъ пошлетъ». Это онъ меня прозвалъ хозяиномъ; а самъ ты знаешь: какъ дому безъ хозяина жить?! Я и говорю; «братцы, племяннички милые! я васъ выростилъ, выкормилъ, выпоилъ, надо было въ солдаты идти, надо было женить — все сдлалъ: сами знаете, больше четырехъ сотъ цлковыхъ выдалъ. Теперь вотъ что вамъ скажу: не желаю я быть хозяиномъ; постановьте вы сами себ хозяина, я буду работать». Ребятамъ стало будто и задорно. — «Нтъ, говорятъ, дядюшка, никому иному, какъ теб приходится быть хозяиномъ; ты и будь нашимъ хозяиномъ».- «Ладно, говорю, только не было-бъ худого». Стали жить по старому: я опять-таки хозяиномъ въ дому; только пошло еще хуже. Матушка старушка, — а ей теперь за 90 лтъ, — матушка говоритъ: «не жить вамъ, дтки, видно вмст: подлитесь!» Стали длиться… Когда длежъ безъ ссоры бываетъ?!.. Я говорю: «раздлимъ, братцы, весь домъ, все добро на четыре жеребія: одинъ жеребій мн, другой одному солдату, третій другому солдату, а четвертый внуку, что отъ племянника пошелъ. Кажись — по божьему? Кинемъ, говорю, жеребьи». Такъ что-жь ты думаешь? братья на то не пошли: «ты укажи, говорятъ, каждому жеребій». Бились, бились, до міру доходили, на міру насъ и подлили. Дворъ нашъ изо всего села былъ, а теперь… хуже насъ ни одного нтъ… Я на старости какой работникъ; ну, а изъ солдатъ, самъ знаешь, какой ужь хозяинъ!