ИЗ АДА В РАЙ И ОБРАТНО

«Созреваю или старею –
прозреваю в себе еврея.
Я-то думал, что я пробился,
я-то думал, что я прорвался –
не пробился я, а разбился,
не прорвался я, а зарвался».

Голос крови пробился и у многих других поэтов еврейского происхождения, писавших только по-русски и никогда не замеченных ранее в склонности к осознанию своего еврейства: у Ильи Сельвинского, Семена Липкина, Наума Коржавина, Льва Озерова.

По рукам ходили и фрагменты армянского дневника «Добро вам!» Василия Гроссмана, запрещенные цензурой, хотя в них ни слова, из дипломатических соображений и в силу авторедактуры, не говорилось о государственном антисемитизме. Рассказывая о посещении сельской свадьбы, Гроссман написал: «Я услышал от стариков и молодых слова уважения и восхищения, обращенные к евреям, к их трудолюбию, уму. ‹…› Никогда никому я не кланялся до земли. До земли кланяюсь я армянским крестьянам, что в горной деревушке, во время свадебного веселья, заговорили о муках еврейского народа в период гитлеровского разгула, о лагерях смерти, где убивали еврейских женщин и детей (там погибла вся семья Гроссмана, в том числе и его мать. – А. В.), кланяюсь всем, кто торжественно, печально, в молчании слушали эти речи. Кланяюсь за горестное слово о погибших и глиняных рвах, газовнях и земляных ямах, за тех живых,, и чьи глаза бросали сегодняшние охотнорядцы слова презрения и ненависти: «Жалко, что Гитлер всех вас не прикончил»[26].

Один тот факт, что строки знаменитого писателя, где говорится лишь о гитлеровских зверствах, запрещаются цензурой по всем понятным причинам, говорил больше, чем любые пропагандистские клише.

Во внутрипартийной переписке надобности в эвфемизмах не было, между собой аппаратчики изъяснялись безо всяких ужимок. Возмутителем спокойствия, вынудившим наследников Сталина вновь проявить свое отношение к «вопросу», опять стал Илья Эренбург. Подоспело его 70-летие. Проводить торжество в парадном помещении – Колонном зале Дома союзов – ЦК запретил, но в писательском клубе оно все-таки состоялось – 26 января 1961 года. Пять дней спустя заведующий отделом культуры ЦК Дмитрий Поликарпов и его заместитель Игорь Черноуцан[27] доносили своим начальникам: «Возмутительную речь произнес К. Паустовский[28], который, обращаясь к Эренбургу, сказал: «Огромна ваша роль в борьбе с фашизмом, какие бы формы он ни принимал, в частности, форму антисемитизма». ‹…› Особо следует сказать о том, как был поставлен в речи Эренбурга так называемый еврейский вопрос. ‹…› «Я хочу напомнить всем, – заявил Эренбург, – об одной стороне нашей жизни, которую не стоит скрывать. Нравится ли кому-то или не нравится, – я русский писатель. И покуда на свете будет существовать хотя бы один антисемит, я буду всегда, помня о человеческом достоинстве, на вопрос о национальности отвечать; «Я – еврей»[29].

«Следует сказать, – продолжают гнуть свое авторы доноса, – о той атмосфере, в которой проходило выступление Эренбурга. Аудитория была специфической и односторонней – весьма значительную ее часть составляли писатели и окололитературная публика еврейской национальности. (Кто-то, видимо, специально подсчитывал! – А. В.) Как видно, юбилейный вечер был нужен Эренбургу для того, чтобы изложить свои тенденциозные, ошибочные взгляды в условиях, когда они никем не могли быть оспорены»[30].

Этот трусливый и жалкий донос бледнеет, однако, в сравнении с теми, которые шли из Главлита в связи с печатавшимися тогда в «Новом мире» мемуарами И. Эренбурга «Люди, годы, жизнь». Считалось, что у цензуры к Эренбургу было много различных претензий – теперь очевидно, что на самом деле, по большому счету, была только одна: зачем наступает все на ту же мозоль? «В разных частях воспоминаний, – жаловался Хрущеву начальник Главлита П. Романов, – Эренбург, тенденциозно группируя факты, стремится создать представление о неравноправном положении в нашей стране лиц еврейской национальности. При этом многие оценки фактов и событий Эренбург дает не прямо, а завуалированно…»[31]

Проходит несколько месяцев – П. Романов шлет новый донос: «Автор пытается доказать, что в 1943-1944 гг., под влиянием крупных побед нашей армии на фронтах войны, стал якобы насаждаться в СССР великодержавный шовинизм, выражавшийся, по мнению Эренбурга, в неправильном отношении к людям еврейской национальности. Он изображает факты таким образом, будто бы в это время в стране начался отход от принципов пролетарского интернационализма. ‹…› Эренбург доходит до того, что бросает советскому народу обвинение в том, что он, победив немецких фашистов, мирился с национальными извращениями, якобы имевшими место в стране после войны».[32]