Ивановна, или Девица из Москвы

Не хочу больше писать о нем. Нет! Никогда более не буду вспоминать его имя, произносимое когда-то с любовью, отчего теперь стыжусь самой себя. Чем больше я думаю об этом, тем больше вижу оснований презирать этого человека. Но все же, дорогая Ульрика! Умоляю тебя, скрывай его поведение от брата или замалчивай. Ты знаешь натуру Александра, понимаешь, как сильно возмутит его любая обида, нанесенная сестре, которую он так нежно любит и для которой стал теперь единственным защитником. О, огради его, огради их обоих от последствий, которых я серьезно опасаюсь. О! Эти два человека, такие храбрые и такие достойные, должны стать врагами! Достойные — сказала я? А Фредерик — достойный человек? Ах, нет! И все же, Ульрика, не могу и думать о том, что мой брат прогневается на человека, когда-то столь близкого ему, на того, кто до сих пор ни разу не запятнал себя позором. О! Он был самым добрым, самым благородным, самым храбрым и самым лучшим — но он больше не мой, и я не имею права ни хвалить его, ни сетовать на него.

Увы! Сколь эгоистичной сделали меня мои горести! Я думаю только о том, о ком не следует мне больше думать. Я забыла о твоих заботах, о твоей радости! Мое сердце забывает разделять чувства того единственного человеческого создания, которое способно сочувствовать мне! Прости меня, вскоре я стану более достойной тебя. Я полностью отрекусь от страсти, которая приковывает меня к земле, когда обстоятельства освободят мой дух от всех земных пут и призовут меня посвятить себя одному только Богу! Я больше не буду писать об этом человеке, но все-таки умоляю тебя, пиши и рассказывай мне все-все. Один раз, всего лишь один раз я готова снова услышать о чем-то связанном с именем Молдовани, и потом навсегда похороню память о нем и свои собственные несчастья в каком-нибудь святом приюте, подходящем для человека, оказавшегося в таком положения, в каком оказалась я. Прощай, моя любимая Ульрика! Обними моих братьев за

Ивановну.

Письмо VIII

Ульрика Ивановне

Слава Богу! Мы теперь уже на пути домой, и вскоре после получения этого письма ты, моя дорогая Ивановна, окажешься в объятиях своей сестры. Но я не могу допустить, чтобы ты страдала хотя бы час от горя, которое ты сейчас испытываешь. Но, срывая повязку с твоих глаз, я должна показать тебе мрачную картину, от которой твое слишком живое воображение прежде спасало тебя. Так знай же, моя Ивановна, что Александр, а не Фредерик, избран той красавицей, чьи прелести дали тебе повод для такого беспокойства! Я искренне огорчена, что ранее была менее откровенна с тобой, но, зная твою деликатность и испытывая высокое уважение, которого, как ты справедливо считаешь, заслуживает память наших всеми почитаемых родителей, я побоялась упоминать о том, что могло привести тебя к осуждению нашего дорогого Александра. У меня еще не было времени описать многие обстоятельства — ты все узнаешь при нашей встрече, — касающееся брачного союза, столь желанного самого по себе и обещающего величайшее счастье помолвленным.

Увы! Я слишком хорошо знаю, моя дорогая страдалица, как в тебе смешались надежды и страхи, и что бы ты ни говорила о печали и гневе от потери твоего возлюбленного Фредерика, ты все-таки позволила себе порадоваться, уверившись, что он жив. Но я приговорена лишить тебя этой радости, моя милая Ивановна! Поскольку теперь уже наш брат и Федерович полностью убеждены, что он действительно пал на роковом Бородинском поле. Так как у них с тех пор была масса возможностей навести справки у громадного числа военнопленных, то почти невозможно, чтобы столь заметный человек, каким был Фредерик, оказался бы неопознанным.

Так что перестань, моя дорогая девочка, лелеять надежды, которые ведут к разочарованию и нескончаемой печали. Утешься, ведь теперь ты знаешь о постоянстве и добродетелях того, кто был избран твоим сердцем! Сама посуди, по сравнению с тем, что ты недавно пережила, насколько лучше было бы знать, что он погиб ради такого славного дела, благословляемый восхищенной страной, чем если бы он действительно вернулся, будто восставший из могилы, чтобы запятнать свое честное имя, ранить сердце достойной женщины, доверявшей ему, и возбудить в груди благородного человека жажду мести. Увы! Ивановна, я часто слышала, как люди в возрасте говорят, будто по прошествии лет все мы понимаем, что есть здравый смысл в том, чтобы считать, что умершие избегают стольких заблуждений, стольких ошибок, а теряют так мало истинных благ и радостей, а потому наша печаль о них всего лишь эгоизм, и мы должны скорее радоваться их судьбе, нежели горевать об их уходе.