Ивановна, или Девица из Москвы

В этой церкви мы оставались пять дней и пять ночей, и мы были сыты благодаря заботам нашего верного слуги. Он приносил нам провизию, как правило, в сумерках, но редко оставался с нами дольше, чем это было необходимо. От него мы узнавали о судьбе других наших домашних, которым он тоже приносил еду. Все они находились в разных местах, поскольку Михаил не решался собрать нас вместе, чтобы мы вызывали как можно меньше подозрений. Мы узнали, что, поскольку папенька всегда был настоящим патриотом, все считали, что в его доме спрятаны большие ценности, в частности те, что были собраны дворянами по подписке в помощь государству, и потому в отношении его семьи может быть проявлено со стороны французов нечто большее, чем обычная жестокость и злоба. И нам велели держаться вблизи нашего укрытия. В этом предостережении, впрочем, не было особой надобности, поскольку дедушку в лицо не знали, а меня едва ли кто вспомнил бы, ведь те немногие французы, что видели меня, вероятно, пали жертвами своей собственной жестокости. Бедному Михаилу самому нужно было маскироваться больше всех, и я умоляла его не пренебрегать этим. Но, увы! этот храбрый, умелый, но невезучий человек не обращал внимания на мои просьбы. В вечер шестого дня наш опекун не появился, но мы успокаивали себя надеждой увидеть его утром, и с таким убеждением разделили наш скудный ужин. Но и утром его не было, настал вечер, а Михаил так и не появился.

В первые дни этих несчастий я подолгу не ела и никогда не испытывала голода или желания отдохнуть; мое тело как бы питалось той самой болью, которая истребляла его, а физические потребности заместились умственными страданиями. Но в моем несчастье, беспрерывно страдая от горя и ужасных воспоминаний, я тем не менее оставалась довольно спокойной и потому осознавала бедствие, которое я претерпевала. И все-таки, будь я одна, убеждена, что не стала бы прилагать никаких усилий, чтобы продлить свое земное существование, и не покинула бы свое убежище даже подстрекаемая голодом. Страх встретиться с французской солдатней был так силен, что я скорее бы согласилась на самую мучительную смерть, нежели на более пугающую участь, которая ожидала бы меня, если бы я оставила свое безопасное, хотя и ветхое убежище.

Но я не могла смотреть, как угасает от голода наш дедушка, и не могла слышать жалобы его верной больной служанки. Она так настрадалась от перенесенных бед, что у нее почти отнялись ноги, и потому она была не в состоянии хоть чем-то нам помочь. После еще одной ночи, проведенной в таком отчаянии, о котором в прежние дни я представления не имела, когда начало светать, я выбралась наружу, чтобы купить или выпросить хоть какую-то еду.

Я не знала, куда мне направиться, дрожащие ноги с трудом несли мое ослабевшее тело. Понимая, что получить помощь можно лишь у ближних своих, я, тем не менее, вздрагивала, завидев вдалеке человеческое существо и старалась при его приближении куда-нибудь спрятаться. Напрасно я оглядывалась в надежде увидеть хотя бы одну женщину, которую можно было бы попросить о помощи. Предо мной лежала жуткая пустыня с разрушенными домами и обвалившимися оградами. Под частично сохранившимися кровлями домов тут и там теснились несчастные люди, с трудом можно было распознать мужчин и женщин. Наконец я заметила кучку детей и поспешила к ним. Тут же стояли их матери, они раздавали своим изголодавшимся отпрыскам какую-то отвратительную еду, которую ночью им удалось украсть.

Правильно сказал великий английский поэт: «Когда спокоен дух, тело чувствительно». Ах, Ульрика! при виде этой пищи твоя Ивановна протянула, как нищенка, руку и издала слабый умоляющий крик.

«Бедная девочка! — сказала одна из женщин. — Жаль, что у меня ничего не осталось, чтобы дать тебе, но у меня и для себя ничего нет, все съели мои несчастные дети».

«Я прошу не для себя, — ответила я, — я прошу вас уделить мне немного, совсем немного еды для моего старенького дедушки».

В это время другая женщина раздавала остатки пищи своим малышам.

«Детки, — сказала она, — дадим немножко этой девушке?»

«Да», — сказал старший, повернувшись ко мне с таким жалостливым взглядом, которого я никогда не забуду.

И именно в этот момент из палатки выскочили французы и, злобно крича, что поймали воров, схватили бедного ребенка и его трясущуюся мать, осыпав их жуткими проклятьями. Все остальные в испуге бросились в разные стороны, но я тщетно пыталась бежать вместе с ними. Мои дрожащие ноги отказывались мне служить, сердце то бешено колотилось, то внезапно останавливалось, будто не желало больше биться. В глазах у меня потемнело, и я опустилась на землю, отдавая себя на волю Всемогущего, что только и требовалось в тот момент.