Ивановна, или Девица из Москвы

Случись такое два дня назад, всего каких-то два дня, от подобного зрелища, Ульрика, кровь застыла бы у меня в жилах, отнялись бы руки и ноги, и одного взгляда на это хватило бы, чтобы сделать меня такой же беспомощной, какими были окаменевшие трупы вокруг. Но, увы! Теперь я знаю смерть в самом страшном ее виде. Ужасная развязка укрепила мой дух и повлияла на мой характер. Я призвала к себе остатки своих домашних. Все они, как я и сама, были поглощены собственным горем, поиском тех, кто им дороже остальных, и все-таки каждый был готов отложить свои поиски ради меня. И я с твердым взглядом, хотя и с дрожью во всем теле, помогала им передвигать одно за другим тела русских людей, пока не нашла своего отца.

Хотя на теле папеньки зияли тысячи ран, хотя оно и плавало в крови, черты лица его не были искажены, это были те же благородные черты, которые всем внушали благоговение и всех восхищали. Наши несчастные женщины, увидев его, бросились к нему и, посылая проклятья на головы его убийц, восхваляли папеньку своими криками, пронзающими небеса. Женщины беспрестанно целовали ему руки и ноги, прижимали их к груди и омывали своими слезами, в то время как я, сраженная их жутким волнением, рухнула без чувств на залитый кровью пол.

Меня вернули к жизни повторяющиеся крики женщин, и я, с большим трудом заставила себя заняться делом и упросила людей сначала помочь мне положить тело папеньки рядом с телом его верной супруги, а затем выкопать общую могилу для всех его замечательных слуг, которые приходились близкими или дальними родственниками некоторым из оставшихся в живых. Пока мы этим занимались, несколько человек, которых предыдущим вечером прогнал пожар, вернулись во дворец, когда поняли, что пробоина в стене дальше не пошла; вернулись и те, кому тоже надо было найти и оплакать близких. Они присоединились к скорбному труду и начали копать могилу, принявшую в себя много храбрых и преданных слуг.

Когда последние обязанности были исполнены — когда земля укрыла от наших воспаленных глаз дорогие, хотя и изуродованные тела тех, кто был для нас источником жизненной силы, — наш благочестивый дедушка, встав на колени, договорил прерванную молитву Небесам за свою несчастную родину и, особенно, за всех близких. Иногда он еле выговаривал отдельные слова, а его старческое тело было настолько ослаблено от страданий, что все присутствовавшие на похоронах не сводили с него глаз, им казалось, будто он говорит из могилы, рядом с которой стоял на коленях. Но когда дедушка замолчал, с какой же любовью все обступили его, чтобы поднять и поддержать! Какую гордость испытывал каждый, помогая своему старому господину, а тем утешал себя в своем собственном горе!

«Вот так, — сказал наш почтенный дедушка, милостиво принимая их помощь, — вот так и Москва снова поднимется с земли, возвысится, благодаря своим верным сынам, не таким, конечно, как я, слабый старик, все заботы которого лишь о том, чтобы занять место рядом со своими детьми в могиле, но таким, как моя Ивановна, — в расцвете молодости и возрождающейся силы! Вот так Москва восстанет из пепла, мои дорогие!

Священный восторг, которым в то мгновение осветилось лицо нашего дедушки, зажег патриотический пыл в каждом сердце и на какое-то время дал целительное утешение всем пребывающим в горе. Но, увы! торжество было недолгим. Мы услышали, как группа французов, которых одна только ночь отвлекла от разбоя, входит в ту часть дворца, откуда мы совсем недавно ушли, и теперь всем надо было позаботиться о собственной безопасности.

Тут же появился Михаил, всегда готовый помочь в нужную минуту, и, взявши меня за руку, велел Варваре вместе с дедушкой тихо и не отставая ни на шаг следовать за нами. Под его руководством мы сбежали из дворца. Мы миновали множество разных строений, в которых тоже царило разрушение и разорение, и пришли наконец в какую-то церковь, крепкие стены которой обещали хотя бы временное убежище.