Иван-Царевич — Иван-Дурак, или Повесть о молодильных яблоках

Воевода Дубылом, был одного возраста и одной комплекции с Берендеем, начинающий полнеть, с длинными сивыми усами и бородой. Темное выдубленное солнцем и ветром лицо являло собой гранитный лик, которые имеют все военачальники: волевое, бравое и всегда правое, готовое к чеканке на медали. Как обычный военный, на вещи он привык смотреть с позиции силы. Иногда, когда Дубылом нервничал, на левой щеке дергался кривой сабельный шрам, след от похода в дикие земли. На правой — наливался красным шрам от ожога — след от плевка Змея Горыныча. Он никогда не снимал кольчуги, на которой с гордостью, носил три, особенно дорогих и близких сердцу, медали: пятьдесят лет безупречной службы в царской дружине; за битву со Змеем Горынычем; за героизм при взятии Трои — юбилейный выпуск дорийцев, которые в своих архивах нашли амазонку Дуболомскую — участницу легендарного похода. Дубылом с гордостью хвастал, что его прапрапрапрабабушка была царицей древних тавров, или киммерийцев. Дома у него хранилась большая коллекция наград и военных трофеев, которые собрал его воинственный род, больше похожая на музей боевой славы.

Рядом с дородным воеводой был почти незаметен маленький, плюгавенький, лысенький человечек; все они такие, серые генералы — казначей Шейман-Алтынов-Копейкин. Очень честный, патриотически-настроенный, порядочный тип. На удивление и всеобщее подозрение, он ни разу не был уличен в краже государственного имущества. Может быть потому, что жил одиноко, от внимания боярышень сторонился. Поговаривали, что он у собственной ключницы под колпаком и двух сыновей, она нажила от казначея, скромника-соромника, а не неизвестно от кого. Аист Роженицы далеко не улетал.

Копейкин ведал государству счет, разбуди ночью, скажет: что, и где, и сколько лежит, чем полны государственные закрома. Деньги выдавал, даже царю, неохотно, справедливо считая, что он пускает их на ветер. Стихийным бедствием для Копейкина было время правления царицы Аниты.

— Просит копейку, а забирает червонец, — чуть не плача докладывал он Берендею.

— А, пусть тешится, дело женское, — не слушал и махал руками царь, далекий как от внешней, так и от внутренней политики.

— Так червонцы золотые за границу, на тряпки идут. К нам тюль да колготки, а к ним золото. Инфляцией пахнет.

— Фляция — твоя проблема, она — царица. Наладь у нас производство колготок.

— Все одно, из Парижу выписывать будет, — обреченным голосом отвечал Копейкин…

Когда царица сбежала, Копейкин с облегчением вздохнул и занялся возмещением убытков…

— Ну, вот все собрались, — объявил царь, садясь в свое председательское кресло, глядя сверху вниз на свою государственную думу.

— Слушаем тебя батюшка? — подал голос Копейкин, сидя между воеводой и ухмыляющимся Митрофанушкой. — Вижу, что-то замыслили.

— Замыслили, замыслили, — пробурчал Берендей. Корона сползла на глаза, он с досадой её снял, поскреб седую макушку.

— Собрал вас, людей ближних, чтоб волю свою объявить.

— Объявляй, батюшка, — Митрофанушка ловко поймал муху с колена воеводы, приставил кулачок к уху, заслушался.

Казначей и воевода неодобрительно покосились в его сторону, но смолчали.

— На пенсию мне пора, — неохотно сказал Берендей, глядя на золотую корону, вращающуюся на указательном пальце. — На покой хочу, — выдохнул он, посмотрев на недоверчивые лица думы. — На пенсии хорошо, — очередной вздох-выдох. — Рыбку половить, грибки пособирать, в шашки с поваром поиграть, на поддавки. Стар я государством-царством править.

— Супер-стар, — хихикнул Митрофанушка, разжимая кулачок. Муха, сердито гудя, вырвалась на свободу, сделала пируэт над головой шута и выбросилась в окно, от греха подальше.

— Эта новость государственного значения, — осторожно заметил Копейкин, проводя ладонью по вспотевшему черепу.

— Никто с годами не молодеет, — авторитетно пробасил воевода.

— Вот и я про что, — оживился Берендей, — о наследнике надо подумать. Кому царство оставить? Имею трех сыновей, царство делить, не намерен. Не для того его мои деды по крупицам собирали.

— Чего думать? Старший, по праву должен наследовать, — бухнул воевода.

— Не по старшинству, а по уму надо выбирать, чтоб польза и прибыль государству была, — заспорил казначей.

— Вот и я о младшеньком, — встрял в разговор Митрофанушка, его бубенцы весело звякнули.

— А младший Ванька был дурак, — Копейкин язвительно посмотрел на шута.

— Я за старшего. В ледовом побоище он пятьдесят рыцарей колом в полынью загнал, — упрямо гнул свою линию Дубылом, преданно выпучив глаза на Берендея.

— Сила есть, ума шибкого не надо. Для чего, скажи мне, мы Оскара по заграницам учили? — спорил казначей.

— Знаем, чему он там выучился, — воевода смерил грозным взглядом тщедушное тело Копейкина. — Старший о дружине пуще всех заботится. Кто при случае, лучше всех за царство постоит? А у Оскара только купля-продажа в голове. На Запад смотрит, чего мы там не видели?

— Твоя дружина жрать харчи бесплатные горазда, — казначей выдержал испепеляющий взгляд Дубылома. — Копейка царство растит и бережет не хуже твоей дружины.