Иван Опалин

Мимо них проехала "скорая", поворачивая в переулок; какой-то пьянчужка, выходя из пивной номер 22, поглядел, как Опалин тащит плачущую, задыхающуюся женщину, разом протрезвел и вжался в стену. Возле парадного входа в дом Евлаховых, где до сих пор виднелись следы гвоздей — потому что в смутные времена революции парадные двери чаще всего заколачивали, чтобы избежать ночных налетов, а жильцы ходили кругом через черный ход, и так продолжалось несколько лет, — Опалин рывком поднял Екатерину Александровну на ноги.

— Пошла!

— Отвратительно, просто отвратительно, — забормотала она, ослабляя шарф, — я буду жаловаться… — но по лицу омерзительного юнца поняла, что он опять ударит ее, отшатнулась и пошла вперед.

— На лестницу, выкинешь что-нибудь — застрелю, — предупредил Опалин, достав браунинг. Учительница пошла, цепляясь за перила обеими руками, и шаги у нее были такие, словно к каждой ее ноге приделали невидимые пудовые кандалы. Они дошли до квартиры, которую занимали Евлаховы с Прокудиными, и Опалину даже не понадобилось звонить, потому что дверь была отперта. В коридоре бледная Надя о чем-то толковала с матерью, и с удивлением взглянула на Опалина, который конвоировал Екатерину Александровну.

— Сядь, — велел Опалин, толкнув учительницу на стул, который стоял в прихожей. — Это она, — сказал он Наде и Прокудиной, — она была на крыше.

— Он сумасшедший, — пролепетала Екатерина Александровна. — Ударил меня, притащил сюда…

— Сиди смирно, я еще с тобой не закончил, — велел Опалин и подошел к телефону. Он вызвал угрозыск, объяснил, что задержал убийцу, и попросил прислать агентов, эксперта и фотографа.

— Я никого не убивала, — сказала учительница, нервными движениями поправляя выбившиеся из-под шерстяного платка волосы. — Я ничего не знаю! — она заплакала. — Я честно зарабатываю на жизнь… не трогаю никого! Вы с ума сошли! — взвизгнула она, и нотка истерики зазвенела в ее голосе. — Вера Федоровна, — обратилась она к матери Нади, — скажите хоть вы ему… Вы же знаете меня! Надя! Ну что же вы…

— Что происходит? — Опалин услышал старческий, надломленный голос и, повернувшись, оторопел. В дверях стояла мать Лизы. Она страшно осунулась, в волосах ее сверкали седые пряди. Екатерина Александровна, увидев ее, вся как-то сжалась и жалобно всхлипнула.

Надя покосилась на Опалина, и он понял, что ему придется объявить женщине, которая потеряла двоих детей, что она лишилась и третьего. Вера Федоровна сделала движение к соседке.

— Аня, голубушка, вам же доктор велел лежать…

— Нет, — забормотала Евлахова, отстраняясь, — зачем он здесь? Зачем привел… зачем? Я же просила, чтобы она не приходила к нам домой… Где Лиза? — внезапно спросила она, поняв, что произошло что-то ужасное. — Где моя дочь?

— Почему вы хотели, чтобы она к вам не приходила? — вмешался Иван.

— Я не собираюсь обсуждать это с вами, — сказала Анна Андреевна, водя рукой по дверному косяку. — Почему вы так смотрите на меня?

В дверь протиснулся доктор — молодой блондин с резкими морщинами возле рта и нервным, умным лицом.

— Мы забираем девочку, — сказал он. — Она здесь живет? Мне нужно имя. И фамилия.

— А-а-а, — сдавленно простонала Анна Андреевна и стала сползать по стене вниз. Соседка подхватила ее и заставила уйти в комнаты. Опалин сказал, как зовут Лизу, и спросил:

— Она будет жить?

— Ничего не могу обещать, к сожалению, — ответил доктор, помедлив, и ушел быстрым шагом. Неожиданно Екатерина Александровна, вскочив с места, рванула к двери, но Опалин бросился за ней и заставил сесть.

— Тихо, сейчас ребята приедут и отправят тебя куда следует. Я тебя отучу убивать детей, стерва…

— Подлец! — крикнула она, рыдая. — Я никого не убивала! Как же это ужасно… Надя, скажите ему! Надя, вы же знаете — моего брата расстреляли чекисты, ни за что, и теперь меня тоже… хотят… О-о-о!

Она голосила, сыпала словами, скулила, умоляла, припоминала какую-то прабабку, которую кто-то проклял, из-за чего все потомки потом имели неприятности, родителей, которые любили не Екатерину, а ее брата, жаловалась на дороговизну, на селедку, которой ей не хватало во времена военного коммунизма, и тут же говорила, что селедка была дрянь, а некоторые получали очень хорошие пайки, и только ее жизнь всегда обделяла. Это был непрекращающийся бессвязный поток жалоб, слез и истерических гримас, рассчитанный главным образом на Надю, которая слушала учительницу с расширенными глазами и с недоумением косилась на Опалина.

— За что, за что мне все это… — причитала Екатерина Александровна.

— Будет тут представление устраивать, — одернул ее Опалин. — На крыше остались твои следы, наверняка и лом есть, или что-то еще, чем ты глыбу отколола и столкнула вниз.

Учительница внезапно замерла и поглядела на него с ненавистью.