Иван Андреевич Крылов

Летом 1790 года появилась книга безвестного автора. Называлась она «Путешествие из Петербурга в Москву». Одной из первых ее прочла Екатерина. Она не спала всю ночь. Безвестный автор призывал угнетенных подняться против угнетателей. Карандаш в руках Екатерины то и дело подчеркивал крамольные строчки. Первые тридцать страниц, были измараны пометками, восклицательными знаками, негодующими фразами. Императрице мерещились новые Пугачевы, дворянские заговоры, призраки виселиц, и тонкая серебряная полоска рассвета над взморьем казалась воспаленному воображению царицы острым лезвием только что изобретенной гильотины.

Утром грянула гроза. Несчастный цензор, давший разрешение выпустить книгу, валялся в ногах у царицы, вымаливая прощение за недосмотр. Он подписал разрешение, успокоенный безмятежным названием сочинения. Начался сыск. Книгу изъяли из продажи. Автора нашли. Это был Радищев. Заключенный в Петропавловскую крепость, он ожидал приговора.

Крылов читал «Путешествие». Это была правдивая, резкая и печальная книга о стране бесправия, деспотизма, крепостничества. Правда книги звучала, как призыв к восстанию. Крылов мог удивляться мужеству Радищева, его смелости, но вряд ли одобрял его действия. Чего хотел Радищев? Бунта? Революции? Радищев, должно быть, не знал, что такое восстание. А он, Крылов, помнил Пугачева, пожары, кровь, вопли и стоны. Кто придет к власти? Народ? Нет. Неграмотный, темный, забитый, он будет обманут хитрыми аристократами. Книга Радищева была сожжена. По рукам разошлось не более ста экземпляров книги, да и эти проданные книги спешно изымались; немногие узнали о ней и об ее авторе.

Рахманинов, напуганный историей с Радищевым, решил прекратить издательскую деятельность. У Крылова не было средств продолжать ее. Последнее письмо «Почты духов» — как бы итог раздумий молодого Крылова.

«Вся история дел человеческих, от самого начала света, наполнена злодеяниями, изменами, похищениями, войнами и смертоубийствами», писал Крылов в последнем письме. Большая часть людей, по его мнению, злобна и развращена. Однако род человеческий мыслимо исправить. Людям надо помочь. Не угрозами и карами наказаний, не длинными благочестивыми речами, а внедрением в сознание людей нравоучительных правил.

Уже в первых, незрелых своих произведениях Крылов писал об учительном, воспитательном значении литературы. Эта идея становится теперь его убеждением: писатель — это учитель и воспитатель народа.

И в последнем письме от имени волшебника Маликульмулька Крылов излагает свои затаенные мысли о нравоучительной литературе. «Нравоучительные правила должны состоять не в пышных и высокопарных выражениях, а чтоб в коротких словах изъяснена была самая истина. Люди часто впадают в пороки и заблуждения не от того, чтоб не знали главнейших правил, по которым должны они располагать спои поступки, но от того, что они их позабывают; а для сего-то и надлежало бы поставлять в число благотворителей рода человеческого того, кто главнейшие правила добродетельных поступков предлагает в коротких выражениях, дабы оные глубже впечатлевались в памяти».

Друзья предупредили Крылова, что собираются тучи, и молнии поразят, очевидно, не одного только Радищева. Крылов решил не ссориться с правительством, а сохранить с ним добрые отношения. Он написал, пользуясь удобным случаем, «Оду на заключение мира с Швецией», издал ее на собственные средства и «всеподданнейше», как было напечатано в посвящении этой оды, поднес императрице Екатерине.

Если не знать, кто таков Крылов, не знать той эпохи, то стихи его можно принять за произведение льстивого придворного пиита. Но эта ода особенная. Крылов остается самим собой. Он играет с огнем, повторяя, по существу, то же, что проделал когда-то с открытым письмом Княжнину. Но Крылов уже не мальчик, он действует теперь почти наверняка.

И по характеру своему и по торжественности стиля ода похожа на державинскую «Фелицу». Но времена блеска и пышности екатерининского царствования, когда писалась «Фелица», миновали. Знаменитый «Наказ», которым Екатерина хвасталась перед вольнодумными французскими философами, был спрятан и не выдавался даже для «прочтения»[14]. Фавориты стареющей Клеопатры становились еще более алчными и ненасытными. Голодные крестьяне стонали под крепостным ярмом. Взяточничество пронизывало страну произвола и бесправия. В Академии наук сидели невежды. Писательский зуд императрицы исчез; она занималась теперь не сочинением комедий, а чтением тайных писем— доносов, страшась заговоров и покушений.

А одописец Крылов «прославлял» Екатерину —хранительницу дарованных ею русскому народу свободных законов, славил благоденствующую под державной рукой матушки-царицы счастливую страну.