Юстиниан

Несколько часов спустя сестра Агнес нашла останки девушки. Она быстро пришла в себя — для монахини видеть мертвецов было делом привычным. Агнес похоронила Пелагию и даже воткнула на могиле грубый крест из ветвей — тех самых, что несчастная девочка так и не успела принести в хижину. Это было всё, что Агнес могла сделать для Пелагии. Бормоча молитвы, она вернулась в хижину, чтобы заботиться о Македонии.

Два дня спустя, несмотря на заботу Агнес, Македония умерла. Лишь перед смертью она пришла в себя и ясным, чистым голосом произнесла:

— Друг мой, сестра моя, прошу, исполни мою просьбу. Доберись до Константинополя и расскажи императрице Феодоре, что я любила её всем сердцем. Пусть она хоть иногда вспоминает свою Македонию. Я знаю, что прошу многого, но ты будешь щедро вознаграждена.

Македония в последний раз сжала пальцы Агнес — и тихо скончалась.

Любовь между женщинами — это мерзость, и Библия осуждает подобное, думала старая монахиня. Однако предсмертная просьба должна быть выполнена.

Ей было нечем вырыть могилу, и потому тело Македонии она оставила в импровизированной гробнице — той самой хижине, что служила им пристанищем. Помолившись за души своих подруг по несчастью, сестра Агнес села в лодку и отправилась на запад. Её вели лишь стальная воля и неукротимая вера...

ДВАДЦАТЬ ТРИ

Царь Царей свысока взирает на столь мелкие

приобретения [города Сирии] и на народы,

побеждённые его блистательным оружием;

римлян же среди них он почитает наименее грозными...

Насмешливое послание шаха Хосро Юстиниану

(передано через посла), 541 год

Сломленный Пруденций привёз известие о падении Антиохии и страшной резне — и это стало сокрушительным ударом для Юстиниана и Феодоры, хотя отреагировали на это они по-разному. После успехов Велизария в Африке и Италии Юстиниан стал считать римскую армию непобедимой, как во времена Траяна, и полагал, что он является его единственным и лучшим инструментом для выполнения Великого Плана. Кроме того, Юстиниан свято верил в то, что его План — это Божья воля. Однако капитуляция римского гарнизона в Бергее, а затем позорное бегство шести тысяч римских солдат из Антиохии — а ведь их в город отправил лично Юстиниан — посеяли в его душе страшные сомнения. Даже показное великодушие Хосро, собиравшегося построить для антиохийцев новый город, было ещё одним ударом по самолюбию императора и свидетельством персидского могущества. Внезапно ореол Божьего избранника, каковым мнил себя Юстиниан, померк — и вернулся его старинный демон: неуверенность в себе. За неуверенностью вернулся страх — что он всё-таки проклят, что расплатой за верность ему и его начинаниям стали сначала гибель Милана, а теперь — Антиохии.

Феодору же новости привели в состояние, близкое к агонии, — она беспокоилась о судьбе любимой Македонии. Что, если она погибла во время бойни? Или её вместе с другими пленниками угнали в Персию? Если верно последнее, то личной просьбы римской императрицы должно быть достаточно, чтобы шах освободил Македонию... Феодора уже почти убедила себя, что Македония находится в Персии, и собиралась отправить туда личного посла, как вдруг все её надежды были безжалостно разбиты.

Пожилая и до предела измождённая монахиня сообщила комесу у ворот дворца, что у неё есть новости, предназначенные лишь для «ушей императрицы», и её немедленно провели в покои Феодоры. Вопль отчаяния, который испустила императрица при известии о смерти Македонии, был слышен во всех уголках дворца. Сестру Агнес действительно щедро вознаградили — она стала настоятельницей монастыря Метаноя[115] — и никогда никому не рассказала о том, что стало причиной столь глубокого горя императрицы.

Феодора на несколько дней запёрлась в своих покоях, и даже Юстиниан не мог к ней войти. Она вызвала к себе одного из лучших художников и приказала украсить церковь Святого Виталия в Равенне роскошной мозаикой. Церковь ещё только строилась в ознаменование присоединения Италии к Римской Империи и, по задумке Феодоры, её должны были украсить два великолепных панно, изображающих Юстиниана и Феодору в окружении их приближённых. Рядом с Феодорой художник должен был изобразить Македонию — её прелестное, полное жизни личико.

Феодора рыдала и шептала: «Вот так, моя любовь... теперь мы будем вместе... навечно!»

Когда она вновь появилась на людях, многие отметили, что императрица изменилась, — теперь лицо её несло печать тайного и неизгладимого отчаяния. Позднее некоторые даже предположили, что именно смерть Македонии заронила семена той болезни, которая сведёт Феодору в могилу через несколько лет.