Юстиниан. Топот бронзового коня

    Персы отошли и, по-видимому, не имели намерений снова нападать в ближайшее время. Византийский лагерь под Дарой хорошо укрепили, Вуза с Фарой под водительством Ситы регулярно устраивали учения, чем позволили Лису съездить в близлежащий город Амиду, чтобы провести там инспекцию местного отряда. Он боялся атаки с юга и хотел проверить, хорошо ли защищены границы империи по течениям Тигра и Евфрата. А в его отсутствие Феодосий с Фотием попросились у командиров побывать в Даре. Обстановка сохранялась спокойная, конные разъезды докладывали, что противника не видно нигде, и вельможным юношам без труда позволили провести дня четыре за стенами крепости. То-то было счастье!

    Антонина обрадовалась немало, тут же распорядилась разогреть воду в термах, принести свежие простынки и побольше золы (в бане натирались золой, так как мыла ещё варить не умели), а пока молодые люди купались, хлопотала с кухарками, накрывала на стол. Чистых, розовых сыновей проводила в триклиний, пригласила на ложа и сама наливала вино. Те, весёлые, беззаботные, пили, ели и рассказывали разные солдатские байки. Феодосий сказал:

    - Велисария в войсках очень уважают и даже боятся. Первое время относились ко мне и Фотию с подозрением - как-никак сынки командира! Но потом быстро поняли, что не станем доносить по начальству, и уже смотрели по-дружески.

    - Вас не ранило? - беспокоилась Нино.

    - К счастью, нет. Фотию слегка поцарапало предплечье дротиком, но несильно, всё уже зажило.

    - Может, лучше вам служить в коннице? Менее опасно?

    У родного сына вырвался смешок:

    - Да! И грохнуться с коня посреди атаки! Нет, спасибо.

    - Но ведь вы обучались выездке в гимнасии?

    - Не настолько, чтобы воевать в кавалерии.

    Ужин длился долго. Юноши от выпитого и съеденного сильно осовели и едва двигали ногами по пути в свои спальни. Слуги их поддерживали под мышки.

    Антонина, уложив Фотия, ласково поправила простыню и поцеловала в висок. Он спросил сквозь сон:

    - Мы всё о себе, о себе… Ты-то как сама?

    - Хорошо, мой милый. Не волнуйся, спокойной ночи. - И заботливо погасила свечу.

    Вышла, дверь прикрыла. Сделала несколько шагов и, нажав на медную ручку комнаты Феодосия, заглянула внутрь. Там свеча всё ещё горела, а приёмный сын безмятежно спал, разметавшись на постели совершенно нагой. Молодое мускулистое тело, сильный торс и плоский живот, завитки волос на лобке и такое нежное розовое достоинство взволновали женщину. Не смогла преодолеть вожделения, с тихим стоном развязала тесёмки у себя на плече и на талии, сбросила одежду и легла рядом с юношей. Мягко притянула к себе, стала обнимать, жарко целовать и лизать в самых потаённых местечках. Он мурлыкал во сне, поддавался ей, сладко улыбался. Но когда она приступила к главному, вдруг открыл глаза и, увидев всё происходящее, страшно удивился. Приподнявшись, пробормотал:

    - Мама, вы?… Что вы делаете, мама?… Это же грешно…

    - Ничего, ничего, мой милый, - отвечала она, продолжая ласки. - Ты ж мне не родной, а приёмный… Значит, ничего…

    - Нет, а как же папа?… То есть, Велисарий? - слабо сопротивлялся юноша.

    - Папа не узнает… Ты ведь не расскажешь ему? Ну, а я тем более…

    - Нино, Нино, нельзя… - Феодосий откинулся на подушки и страдальчески посмотрел в потолок. - В вашем положении, Нино? Разве можно?

    Женщина взглянула ехидно:

    - Именно в моём положении, славный дурачок! Именно в моём положении - значит, без последствий.

    - Да, но плод? Можно потревожить…

    - Нет, на пятом месяце это позволительно… - И с такой горячностью стала возбуждать его плоть, что приёмный сын, сдавшись ей без боя, целиком отдался сладострастному чувству. Только вздрагивал и шептал:

    - Боже, что мы делаем… Боже, как приятно!… - и кряхтел, и морщился, выгибая шею, скалился, стонал, задыхался и едва не разрывал простыню, смятую, зажатую в его кулаках. Ложе колыхалось от неистовых колебаний, белая набухшая грудь матроны прыгала вверх-вниз у него перед глазами, а кошмарные тени, создаваемые отблесками свечи, корчились по стенам.

    Наконец, спазмы поутихли, и любовники, отсоединившись, не спеша приходя в себя, вытянулись в постели, жаркие и влажные от испарины.

    Антонина прижала губы к его щеке и произнесла томно:

    - Это было великолепно, милый. Я давно не испытывала столь глубокого удовлетворения.

    Юноша открыл сомкнутые веки:

    - Как, а с папой? То есть, Велисарием?

    Женщина ответила несколько задумчиво:

    - Понимаешь, детка… с Лисом я по-прежнему счастлива, конечно… но со временем… даже всё прекрасное приедается…

    - Он тебя берет часто?

    - Чаще некуда. Иногда по четыре раза в сутки.

    - Ничего себе!

    - Я порой даже говорю: погоди, не надо, дай передохнуть - да куда там! Лишь одно на уме, глядя на меня. А начнёшь всё-таки отказывать - сразу подозрения, что ему с кем-то изменяю. Он с годами сделался такой нетерпимый!

    - Потому что привык командовать.

    - Безусловно, да, но ведь я ему всё-таки жена, а не полковая шлюха!

    Вскоре Антонина, одевшись и поцеловав Феодосия на прощанье, выскользнула из комнаты. Молодой человек упал на колени перед образами и, крестясь, долго повторял: