Юстиниан. Топот бронзового коня

    Фотию с Феодосием путешествие по Чёрному морю очень понравилось, оба загорели, выглядели весело, словно собирались не на войну, а на вечеринку. Антонина встретила их радостными воплями, обнимала, тискала, восклицала: «Ох, какие сделались взрослые! Мужики, да и только. Искололи меня щетиной», - и смотрела на приёмного сына нежно. Тот слега смущался и бубнил в ответ какие-то комплименты. Женщина сказала:

    - Только не обманывай. Знаю, что значительно подурнела. Потому что в моём положении дамы не становятся краше.

    Поглядев на её живот, сын родной спросил с удивлением:

    - Ждёшь ребёнка?

    - Да, на пятом месяце.

    - Велисарий счастлив?

    - О, ещё бы! Он мечтал о детях. Сам большой ребёнок. Я имею в виду, в семье. Только не в войсках. Тут недавно посадил на кол двух гепидов за серьёзное нарушение дисциплины.

    - Посадил на кол? Господи Иисусе! - выкатил глаза Феодосий. - Это казнь не ромейская, но варварская.

    - Ну, а сам Велисарий кто? Из славянской Сердики. Может быть, не варвар, но и не ромей… Впрочем, кто из нас истинный ромей? Может, только ты с твоими римскими предками? - Обернулась к Фотию: - Как там наша Магна? Девушка ещё?

    Отпрыск рассмеялся:

    - Полагаю, да. Комито такая святоша сделалась, видно, под влиянием Феодоры, и таскает сестру с моления на моление. Тут не до утех, не до развлечений.

    - Ну, а что Византий? Всё такой же шумный?

    - Даже пошумнее. Много пришлых, нищих - тащатся со всей империи в поисках работы и лучшей доли. Странствующие монахи, батраки без кола и двора… Всё бурлит, кипит, все честят Иоанна Каппадокийца и Трибониана - больно ненавидят обоих. Первого - за поборы, а второго - за произвол в суде…

    - Тётя Феодора здорова?

    - Небо к ней благосклонно. Можешь расспросить знатного араба, что приехал с нами.

    - Отчего его?

    - Слух прошёл, будто он - её фаворит.

    - Господи Иисусе! Тётечка свихнулась.

    - Нет, вообще он красавчик и к тому же поэт.

    - А Юстиниан? Что, пронюхал?

    - Да не знаю я! Может быть, вообще сплетни… Имру дали титул патрикия и услали в Персию.

    - Значит, правда. Надо рассмотреть его повнимательней.

    - Ну, смотри, смотри - только осторожней при Велисарии.

    Нино сморщила острый носик:

    - Фу-у, как можно матери говорить такие слова? - Посмотрела на Феодосия мельком.:- И вообще я женщина на сносях, шалости меня не интересуют.

    Радостно и дружески обнимал молодых людей похудевший Прокопий. Он слегка осунулся, вроде бы подсох, сделался поджарым и ядовитым. Говорил язвительно:

    - Мудрый император Юстиниан! Вздумал облагодетельствовать армянский народ. Братьев во Христе выручить из рабства. А они не желают - вот ведь парадокс! Ибо отрицают решения Халкидона. Никогда добровольно не станут частью ортодоксальной империи. Можно ли насильно сделать счастливыми?

    - Думаю, нельзя, - отзывался Фотий.

    - Вот и я так думаю. Мы положим тысячи людей в этих неприступных горах, зарослях и болотах, а добьёмся лишь одного - ненависти к Романии. - Посопел и добавил: - Все тщеславные императоры дураки. Ибо жаждут всего и сразу. Посылают войска для завоеваний… А на самом деле завоёвывать надо мирно - проникая к соседям книжками, торговлей и учителями детей. Тихо, незаметно.

    Феодосий спросил:

    - Не хотите сказать об этом Юстиниану? Написать трактат, чтобы он прочёл?

    Но Прокопий только скривился:

    - Этого ещё не хватало. Василевс не поймёт да ещё обидится. Нет, друзья мои, я не обучаю сильных мира сего. Я фиксирую на пергаменте их поступки. Иногда с лёгким комментарием. Иногда держу свои мысли при себе. Умный, кто прочтёт, догадается…

    - Значит, вы считаете, что кампания эта гиблая?

    Тот сказал печально:

    - Гиблая не только эта кампания. Римская империя пала. И никто и ничто возродить её не сумеет. Лишь продлит агонию. Я боюсь, что в такой агонии мы погибнем все.

    Но у Велисария были иные взгляды. Скептицизм Прокопия он считал полезным до определённых пределов; слушал, размышлял, но не забывал о возложенной на него самодержцем миссии. Обучал войска, подновлял укрепления, рассылал разведчиков, принимал донесения. К середине лета обе стороны были готовы к битве за крепость Дару. В ней остался небольшой отряд во главе с магистром Гермогеном, охранявший в том числе женщин и детей. А войска ромеев выстроились в поле против армии персов на значительном расстоянии, и никто первым не решался перейти в наступление.

    Неожиданно на нейтральную полосу выехал на коне здоровенный перс - в шлеме и доспехах, со щитом и мечом - и на ломаном греческом крикнул:

    - Все ромеи пугаться? Кто смельчак меня побеждать?

    Велисарий сидел на коне недвижно, и его правая рука - полководец Вуза - тоже. Солнце стояло высоко и палило страшно, словно на раскалённую сковородку неба бросили кусок масла, и оно шипит, расплавляясь и брызгая во все стороны.

    Вдруг из окружения Вузы выехал Андрей - славянин, дальний родственник Велисария, тоже из Сердики, занимавшийся в школе Косты, а затем и сам преподававший гимнастику. Худощавый, гибкий, он казался по крайней мере раза в три легче великана-перса. Проскакав часть нейтральной полосы, натянул поводья и спросил с усмешкой:

    - Что, глупец, напустил в штаны?