Читаем Юрий II Всеволодович полностью

— Да кабы стереть все, как прах на стекле, и жить заново, — согласился Михаил кротко.

— А ты ведь сам ревновал Мстислава Удатного к славе его и чести, — не удержался Юрий Всеволодович.

— Где это я ревновал-то? Пошто мне?

— Пошто? А когда явился семь лет назад во Владимир, новгородцами науськанный, и отнял у меня, шурина-то твоего, товар ихний, что я имал у них в Торжку? И повез им и отдал. И пошел к себе обратно в Чернигов, будто тебе ничего не надо. Окроме благородства и памяти. Словно бы ты Мстислав Удалой.

— Пошто ты, Юрья, уязвляешься? — тихо возразил князь Михаил. — Да, так Удатный поступал, корысти не ища, так я поступил, да, новгородцы меня с честию проводили, как я справедливость восстановил. А ты пошто товар-то цопнул, веретено вострое?

— А ты позабыл, что мои сыновья — племянники тебе? Иль мы не родня близкая?

— Да, Мстислав Удатный тоже любил Новгород, — продолжал шурин, не слушая. — Голову свою, слышь, повалю за вас. Вишь, как выражал сильно? Кому же не лестно этакое?

— Вот и выходит, что города и славу вы любите больше своих детей, — упрямился Юрий Всеволодович. — Как Мстислав с сыном Данилой поступил? Не виноват ли перед сыном?

— Ну, ошибся маленько, — неохотно признал черниговский князь. — Он и сам осознал, да поздно, как ввалился на престол венгерец. И отважный удалец ошибиться может. Горяч, а сердцем прост. Недальновиден. На сыновнее место венгерского короля впятил.

— У нас, князей великих, маленько не бывает. Каждую ошибку в строку ставят. Чуть соступнулся — обвал многих жизней. Я много думал и понял. И я хотел бы многое изменить, да поздно. В одном нет раскаяния: детей своих я не обижал.

— Э-э, — вздохнул почему-то шурин. — Если Господь не созиждет дом, суд будет строгий.

— Ты о чем это? Что знаешь про дом мой? Так скажи! Я так давно известий оттуда не имею!

Князь Михаил, криво усмехаясь, как-то все клонился в сторону, частью растаивая в темноте, и на месте его рук и плеч было пусто, а голова отдельно.

— Живи по Закону Божьему, — палец погрозил сам по себе из угла, — а не по закону размножения.

— Но разве это грех? — возразил горячо Юрий Всеволодович. — Сказано: плодитесь и размножайтесь.

— Но не к этому весь Смысл сводится и не этому лишь подчиняется, — крикнул без голоса пришелец. — Смысл выше!

— А в чем он? — вдруг обмяк Юрий Всеволодович.

— Узнаешь! — пообещал шурин, совсем истаивая. — Скоро сам узнаешь.

— Что же дальше? Зри еще! Проникай! — просил Юрий Всеволодович.

— Дымно. Черно. И как дымно! И треск! То пламя распаляется с воем. То молитвы из собора его заглушают и плачи, крики детские и визги женские. О-о, где выход? Пустите меня! — оскалив в муке зубы, Михаил бросился на стену и пропал в ней.

И сразу же за шатром загудел ночной лес. Не шелестом, не всплесками летних шорохов и листвы, но густым, мерным гудом, будто кто-то могучий, не переставая, глухо дул в тяжелый рог.

Юрий Всеволодович вытер лоб, осыпанный каплями, вскочил на ноги с намерением немедленно что-то делать решительно и быстро — ведь ночь на исходе! Надо провести осмотр войск, проверить оружие и доспехи, которые надо будет раздать ополченцам перед боем. Холод бегал у него по спине, и кожа на голове съеживалась под волосами. Почему Глеб Рязанский крикнул: не верь монголу? Кто из них лжет? Или оба? И что означает видение, примстившееся только что? Не собственная ли неспокойная совесть рождает подобный бред? Но почему судией явился шурин Михаил? Зачем опять старые упреки и что он пытался так путано предсказать?

Вдруг остро и ясно возникло сознание: это больше не может продолжаться — терпение и неизвестность.

Он уже отстегнул полог, закрывающий вход в шатер, но тут же отпрянул назад: то, что он принял за гул лесного ветра, было невнятным гудом множества голосов, среди которых явственно различались только хозяйственные покрикивания бессонного Жирослава Михайловича. Юрий Всеволодович замер, прислушиваясь: неужели все-таки пришли новые полки на подмогу или это Дорож со своими вернулся?

Мечник за стеной шатра сказал:

— Великий князь отдыхает. Утром допустим до него.

На что высокий злобный голос ответил:

— Да пошел ты! — и ввалился тот, кого совсем не ждали, даже и речи о нем не вели с братом, храпевшим на все лады в дальнем углу шатра.

Вошел сын Святослава Дмитрий, малого роста и грубого вида младень. Юрий Всеволодович не сразу и узнал его: оморщиневшего, с ввалившимися глазами и подвязанной щекой.

— Зубы! — сказал он вместо приветствия и поклонился как-то боком.

— Ты где пропадал-то, Митька? — грозно спросил Юрий Всеволодович, задрожав от радости.

— Я ополчение привел, — поморщился племянник и, скинув шапку, сел. Концы платка торчали у него на поредевшей маковке.

— Сколько?

— Не считал, дрянь народ.

— Что так? Зачем же вел?

— Сами пристали. Угнетены очень. И без оружия. А батюшка тоже здесь? — всмотрелся Дмитрий в распростертое на лавке тело. — Когда приехал?

Святослав, будто услыхав, затих, потом дернулся, всхлипнул и пустил хриплую музыку еще пуще.

Перейти на страницу:

Похожие книги