— Не понял я, — шепотом же ответил Юрий Всеволодович. — Чего я попрошу? Откуда ведомо?
— Зна-аю, — протянул Михаил из уст в уста. Дыхание его шевелило бороду Юрия Всеволодовича. — И я то же получу. Одинаково у нас будет.
— Что будет? Ты прорицаешь, что ли?
— Ах, больно мне, больно, — исказивши лицо, тусклым голосом пожаловался черниговский князь. — Тут больно. — Он показал перстами на сердце. — Прямо пятками бьют.
— Да ты что? — закричал Юрий Всеволодович. — Кто тебя бьет? Ты бредишь, что ль?
— Не знаю кто, — всхлипнул черниговский князь. — Я их не знаю.
— Ты-ы видение? — догадался Юрий Всеволодович. — Ты мне примстился?
— Какое я видение? — осерчал Михаил. — Я тебе столь важное известие, а ты — видение…
— Так что, и мне — пятками в сердце? — дрожа, спрашивал Юрий Всеволодович.
— Тебе? Нет, тебе — другое, — бормотал Михаил, отшатываясь в тень, в угол и сверкая оттуда глазами. — Но головы, головы наши одинаково…
— Я получу, что попрошу, а ты, что захочешь? Но не одно ль и то же это? Пошто прямо не можешь предсказать?
— Куда уж прямее? — усмехнулся Михаил. — От-де-лят-ся, шурин. Отделены будут.
— И ты сам захочешь? — еле шевеля губами, спросил Юрий Всеволодович.
— Не своею охотою, нет. Его же не предам. Слышь, князь? Но ты не узнаешь. Ты уйдешь до этой поры.
— Ты позже? — прошептал Юрий Всеволодович.
— Я потом, — таинственно сообщил Михаил. — Внуков повидаю, а уж потом…
— Каких внуков? Очнись! Иль не знаешь, они в Ростове? И живы ли, неизвестно. Ты безутешен, как я, и бредишь.
— Внуки? Не-е. Как можно? Глеб княжить будет в Белоозере. И град его будет силен богатством. Но это не сейчас, потом, потом… — бормотал шурин. — Его не увижу, но с Бориской, старшим, еще встречусь на земле.
— Где? — холодея, допытывался Юрий Всеволодович.
— Не знаю. Не ведома мне земля сия. Река большая, не видывал я такой. А Бориска отроком уже будет. Вот он на шею мне кинулся. А мне больно, я залит чем-то горячим: и грудь моя, и одежда. Но уста мои, каменея, все равно будут повторять: я христианин.
— Он и мой внук, сын Василька. И я оплакиваю жизнь его пятилетнюю.
— Говорю тебе, спасся! — радостно и удивленно воскликнул черниговский князь, зажимая себе шею. Сквозь пальцы его текли багряные струи и капали на грудь.
— Лжешь ты, а? Себя и меня тешишь. Отчего ты в крови? Кто тебя? Откройся!
— Напрасно ты Ярослава ждешь. Своенравен и самолюбив без меры. Не оправдаются надежды твои. Помнишь, как он мне сказал: вы — себе, а я — себе и креста никому не целую?
— Всяк человек переменчив, — вздохнул Юрий Всеволодович.
— Не придет он.
— Откуда ведомо?
— Он возьмет то, что у тебя из рук падает.
— Престол, что ль? Стяг мой великокняжеский?
— Всю землю, — покивал головой Михаил. — Землю Русскую возьмет, елико сможет, и всех оплачет и, что сумеет, обустроит.
— Чем я провинился, что муки такие мне насылаются? — горько вскричал Юрий Всеволодович.
Шурин хитро улыбнулся:
— Много напакостил, одначе. Новгороду угрожал? Торжок пограбил? Семь тысяч гривен взял?
— Торжок я наказал. А в Новгород тебя на княжение воздвиг. И все они соделались довольны.
— Я отошел от них с миром в отчину свою. Хотя да, был любим, и с усердием просили меня остаться, не покидать их. Отпущен я был с великою честию. И тогда на мое место твой брат Ярослав сел, душою бешеный, коего ты сейчас ждешь не дождешься.
— Господь нас всех рассудит, — тихо молвил Юрий Всеволодович. — А то все попрекают меня кто чем. Всем никогда не угодишь. Ярослав литву бил, финнов бил, новгородцы пленных не могли даже всех увести с собою.
— И бесчеловечно умерщвляли их, — вставил Михаил.
— Но иных и просто отпустили, — возразил Юрий Всеволодович. — И корел он покрестил — дело благое.
Шурин на крещение корел не отозвался никак, думал о чем-то своем.
Конечно, брат Ярослав нравом буен, своеволен, предерзок и решителен, но и новгородцы мятежны суть ему под стать: могут владыку своего избить и заточить — дожди, вишь, не перестают, сена мокнут, архиерей плохо молится, ненастье не унимает. Могут тысяцкого своего пограбить. Промеж себя дерутся, домы жгут. Могут старосту повесить, если не понравится. А на общую подмогу тугоньки: мы-де далеко, татары не добредут до нас, да что про это! Все уже ясно.
— А помнишь, Михаил, как ты поссорился с Олегом Курским? Я войско тебе в помощь привел и помирил вас, и племянника Всеволода на его дочери женил. Вот так бы все споры разрешались меж собой, да?
— Сейчас совсем-совсем другое, — прошептал Черниговский. — Ярослав предприимчив, на выдумки своевольные горазд, побитый собственным тестем, князем Мстиславом на Липице, не угомонил притязаний на власть в Новгороде Великом, а желал неустанно, чтоб город сей по его лишь велениям жил и поступал. С Черниговом моим сколь много ссорился, тебя в свары вовлекал и сыновцев желал восстановить противу тебя. Не так ли?
— Так. — Юрий Всеволодович поник головою. — Что возразить?
Таков уж он. Но ведь брат! С ним ли вражду воздвигнуть!
— Янюшка брат твой, самолюб и самотник.
— Ну, что ты все упреки да счеты былые!