Юрий Долгорукий

Шипя от бессильной ярости, озираясь на воинов и на нищих, готовый кинуться на любого, лишь бы его пустили, волхв хрипло вскричал:

- Никто! - и плюнул в сторону князя.

Толпа зашумела. Но это был шум сердитый и гневный не против князя, а против Клыча. Князь кратко сказал:

- Добро! - И вновь по его приказу воины вскинули копья и сверху вниз резанули остриями бока Клыча.

Потом они так же отметили Жома. Жом взвыл от нового страха и новой боли, а князь спросил:

- Ты тоже не скажешь, кто дал вам мешок и хлебцы?

- Ох… я скажу!

Размазывая ладонями кровь на боках, трусливо глядя то на Клыча, то на князя, Жом повторил:

- Скажу!

И в дрожи добавил:

- Те хлебцы нам дал боярин. Степан Иванович Кучка мешки едою набил. Он же нас и на холм послал…

Князь круто нахмурил брови. По нервной привычке он быстро забрал кусок бороды щепотью в сердитый рот. Потом поглядел на сына и, словно после борьбы своей воли с сердцем, негромко сказал:

- Ну, раз коли хочет боярин княжьего гнева, пусть будет ему мой гнев. Простить ему этого не смогу. Плыви-ка за ним, Андрейша!

Глаза Андрея блеснули. Довольный, он твёрдо шагнул к реке, и скоро от берега, будто птицы, опять понеслись четыре ладьи с дружиной.

Князь проводил их задумчивым, медленным взглядом. Потом поглядел на холм. Там, треща, ещё догорали избы. Часть дружины с плотниками Симеона рубила их топорами, тащила дымные брёвна прочь, не давая гореть венцам, подготовленным для закладки будущих стен. Вздохнув, как будто расставшись с давно утомившим делом, князь Юрий вновь повернулся к нищим:

- Видали, что сделал волхв по веленью боярина Кучки? Он место моё спалил и добрых сгубил безвинно. Он хлебцы давал, крича, что взял их из тела убитых баб. Но это есть ложь. Всесильный Бог сотворил человека из неедомой земли. Землёю составлена плоть людей из семидесяти суставов, семидесяти жил, из мяса и крови. Иного в ней нет: ни хлеба, ни рыбы. Иного и знать о себе человек не может: то ведомо только небу…

Клыч, не смиряясь, злобно вскричал:

- Ан старые боги знают без неба! Особо знает Перун, а он же Ярила сего холма! Поповские чужеземные боги молчат, а наши, истинные, глаголят! И я за ними реку: есть в человеческой плоти хлебцы и рыба!

Князь грозно велел:

- Драть бесу бороду. Пусть не лжёт…

Воины, подломив Клыча и заставив его поднять подбородок кверху, силой - щепоть за щепотью - выдрали рыжую, тощую бородёнку из худых, пергаментно-жёлтых скул.

На красных, облезлых веках Клыча показались слёзы. От боли он захрипел и задёргался. Но не сдался, а крикнул:

- Ан снова скажу, есть в человецах хлебцы и рыба! Князь с ненавистью поглядел на худое, изодранное, покрытое кровью лицо волхва и сухо, строго велел:

- Купать его, беса, в реке. Видно, в нём жар бесовский. Пусть он в воде угаснет…

Волхва толкнули к Москве-реке. Воины вместе с ним влезли в быструю ледяную воду и несколько раз окунули волхва на глубоком месте.

Когда после этого Долгорукий спросил его, думая, что добился покорства и тем вразумил всех нищих: «Ну, что теперь говорят твои боги?» - Клыч хрипло вскричал, дрожа от холода и от злобы:

- Они опять говорят, что есть в человецах жито и рыба!

- Однако упрям! - сердито заметил князь. - А правда, она куда как тебя упрямей!

Он обратился к стихшей толпе:

- Взгляните же, есть ли в теле нечто другое, чем жилы, кости и мясо…

Взяв у слуги свой меч, князь с силой, неожиданной даже и для его довольно мощной фигуры, умело рассёк волхва от плеча до худой поясницы.

Тот подломился, как старый сук. Подломился - и рухнул у ног зарезанной им Пересветы.

Не возвращая меча, князь просто спросил:

- Ну, где в его теле хлебцы и рыба?

Видя ужас и любопытство толпы, он потрогал мечом разрубленного волхва.

- Взгляните в него без страха. А ну, ты - первый. Ты злое кричал в защиту сего убойцы. Взгляни же, потрогай пальцем: есть ли в нём хлеб и рыба?

Нищий, просивший сладкого мёду, внимательно оглядел огромную рану. По настоянию князя он даже залез в неё грязным пальцем. Залез - и смутился. Залез поглубже - и искренне, простодушно заметил:

- Нет… не нашёл я в нём мёду, хлебцев и рыбы. Я лишь тобой изречённое зрю: мясо, кости да кровь… не боле!

- Так же у вас. И у всех иных, - сказал убеждённо князь. - Не могут во плоти нашей скрываться разные рыбы. На то им дана вода. А ты как мыслишь? - спросил он Жома.

Дрожа от злобного страха, Жом произнёс:

- Мыслю, что в теле мужей их нет…

- А в теле убитых жён?

- В них могут быть хлеб и рыба…

- Добро!

Князь почти укоризненно повторил: «Добро!» - повернулся к нищим, заметил:

- И в этом бес тёмный! - Взмахнул мечом, и сын безумной Чурайки, успев только вскрикнуть и наклониться, чтобы бежать, упал на землю, рассечённый пополам.

Князь равнодушно ткнул Жома мокрым концом меча, постукал сталью о кость, сказал:

- И в этом лишь жилы, кости да мясо. Идите ж, люди, с миром…

Кланяясь и на всякий случай стараясь спрятаться друг за друга, они пошли от берега прочь. А князь поглядел на холм, отдал меч меченоше.

- Ну, что ж… построим всё снова! - сказал он кратко, шагнул мимо трупа Пересветы, возле которого плача сидела Любава, и направился к пепелищу.