— А я вас знаю. Мне о вас много рассказывали.
Слова эти прозвучали музыкой в душе Александра.
Была глубокая осень. Уже лежал снег. У Александра создалась привычка каждый день встречать Катю Бакунину в снежных аллеях парка, на лестнице или на уроках танцев, в которых она тоже участвовала. Теперь Александр аккуратно посещал уроки танцев. Они обменивались несколькими словами, которые были полны для Александра глубокого значения.
И вот однажды Катя, или Екатерина Павловна, как ее называли, вдруг исчезла.
Александр, приняв вид равнодушия, спросил у Бакунина, где его сестра. Тот с лукавой улыбкой ответил, что она с матерью уехала в Петербург. В Царском Селе Бакунины нанимали отдельную квартиру в «полуциркуле», в дворцовых службах.
Александр не видел ее с утра и так и лег спать. На следующий день ранним утром он выбежал на снежную дорогу и глядел вдаль: не едет ли кто? И вдруг неожиданно повстречал ее на лестнице, когда она спускалась вниз от брата.
— Что, скучали? — спросила она с улыбкой. — Ну, поскучайте. Сегодня поговорим.
И как она мила была! Как к ней пристало черное платье!
Александр был счастлив. Ее тон был такой дружеский, такой ласковый, что нельзя было воздержаться от восторга.
— Я мог бы говорить с вами до завтра, — сказал Александр.
Опа снова улыбнулась.
— А нам есть о чем говорить, — ответила она.
Александр вернулся к себе в комнату в возбужденном состоянии. На другой день он сделал в дневнике запись стихами и прозой:
Я счастлив был!.. нет, я вчера не был счастлив; поутру я мучился ожиданьем, с неописанным волненьем стоя под окошком, смотрел на снежную дорогу — ее не видно было! Наконец я потерял надежду, вдруг нечаянно встречаюсь с нею на лестнице, — сладкая минута!
Но я не видел ее 18 часов — ах! какое положенье, какая мука!..
Но я был счастлив 5 минут…»
Припомнились стихи Жуковского:
Весной 1815 года на улицах Царского Села появились офицеры гусарского полка, вернувшиеся из Франции. Среди гусаров заметен был красивый офицер, одетый с особым изяществом.
— Знаешь, кто это? — улыбаясь, спросил Горчаков Александра. — Это Чаадаев. Богат, со связями и, представь себе, с вольными мыслями.
Скоро Чаадаев познакомился с лицеистами. Он говорил Жанно и Александру на прогулке в парке:
— Я смотрел с горы на Париж, и мне хотелось просить прощенья у этого великого города, куда мы пришли, чтобы задушить впервые родившуюся здесь свободу. В России я чужой — враг рабства. Мне здесь нечего делать.
Жанно отвечал, волнуясь:
— Как вам нечего делать? С вашим умом, с вашими чувствами…
Чаадаев, ласково улыбаясь, взял под руку молодых людей и сказал:
— Вы, мои друзья, молоды. Вы еще можете верить. А я… — Он вынул дорогой парижский брегет. — А мне пора. — И прибавил иронически: — Обучать солдат фрунту…
…В 1816 году был наконец назначен директором Лицея Егор Антонович Энгельгардт — человек добрый, но с убеждениями, совершенно искренними, лютеранского пастора. На Лицей он смотрел как на приют мудрости и искусства и после своего переселения велел сделать на подъезде железный узор в виде совы и лиры, как знаки мудрости и поэзии.
Император Александр I прогуливался с ним по аллеям парка и объяснял, что такое Лицей. Впереди, высунув язык, бежала черная собачка Шарло, а сзади шел военный министр граф Аракчеев. Красный нос его то и дело вдвигался между императором и Энгельгардтом.
Журчала ручейком речь императора:
— Фролова я уволил потому, что его способы были слишком грубы и просты. Я на тебя надеюсь, Егор Антонович. Ты того же достигнешь иными способами. В мягких перчатках. Понимаешь?
Император коснулся руки собеседника и остановился, позвав собачку:
— Сюда, Шарло, сюда!
Собачка подбежала, ласкаясь, и завиляла хвостиком.
Император продолжал:
— Цель Лицея с самого начала была непонятна и извращена. Мне нужно было подготовить людей, привычных к условиям двора. Дворян, одним словом, верных престолу, а не семинаристов и разночинцев.
Энгельгардт слушал, опустив голову. Граф Аракчеев вставил свое веское слово:
— Необходимо прежде всего приучить воспитанников к фрунту.
Император рассмеялся и потрепал его по плечу: