Юность Пушкина

Беги, сокройся от очей,
Цитеры слабая царица!
Где ты, где ты, гроза царей,
Свободы гордая певица?
Питомцы ветреной судьбы,
Тираны мира, трепещите!
А вы мужайтесь и внемлите,
Восстаньте, падшие рабы!

Взволнованы Кюхля, Жанно, Дельвиг, гусары. Спокоен один Чаадаев. Он слушает молча, опустив голову.

Александр продолжал:

Увы! куда ни брошу взор,
Везде бичи, везде железы,
Законов гибельный позор —
Неволи немощные слезы…

Вдруг остановился, забыл, как дальше. Схватился за голову, силясь вспомнить. Повторяет:

Неволи немощные слезы…

В саду около калитки неожиданно появилась Наташа. Она в платочке, в деревенском крестьянском платье.

— Мне нужно видеть Александра Сергеевича, — сказала она Фоме.

Фома с сомнением покачал головой.

— На минуту, — добавила она.

Александр, опережая Фому, вбежал через веранду в сад. Они пошли в глубину сада, в беседку, окруженную цветущей сиренью.

— Наташа, когда же вы уезжаете?

— Через несколько дней, — ответила она.

— А дальше? — спросил Александр.

Наташа смахнула слезу, набежавшую на глаза, но быстро овладела собой.

— Говорят, имение будут продавать, — проговорила она. — У барина много долгов.

Александр стоял в мрачном раздумье, скрестив руки. Наташа утерла глаза и начала как ни в чем не бывало прежним независимым тоном вольной барышни:

— Вот и вам скоро уезжать. Вы куда? Уж наверное военным?..

Александр не отвечал и кусал от волнения ногти. Наташа обвела глазами свисавшие вокруг беседки ветви сирени.

— Сирень-то как пахнет… — сказала она.

Не выдержал Александр, заплакал, как мальчик, и сел на скамейку, закрыв лицо руками. Наташа утешала его, как старшая: провела рукой по курчавым волосам. Говорила, насильно улыбаясь:

— Были бы богаты — меня бы купили…

В ее голосе неожиданно прорвалась какая-то злая, враждебная нотка.

Александр встал, горячо поцеловал ей руку.

— Вы для меня прежняя Наташа, — сказал он, — и я вас не уступлю этой Дементьевой!

— Прощайте, — тихо проговорила она, повернулась и быстро ушла.

…9 нюня 1817 года был назначен выпускной акт в Лицее. Министр князь Голицын, сменивший графа Разумовского, всех окончивших лицеистов представил царю, который сам раздавал медали и похвальные листы. Акт не имел никакой торжественности. Он проходил без публики.

В актовом зале директор Энгельгардт раздал памятные чугунные кольца. Сам надевал их на пальцы лицеистам, утирая слезы из-под очков. Вперед выступил преподаватель музыки Теппер де Фергюссон. Он взмахнул палочкой. Зазвенел звонко, бодро лицейский прощальный гимн, сочиненный бароном Дельвигом и положенный на музыку Теппером де Фергюссоном. Впереди стояли Александр, Кюхля и Дельвиг в очках. Пущин, к сожалению, был в лазарете. Слова гимна трогали до слез;

Шесть лет промчалось, как мечтанье,
В объятьях сладкой тишины,
И уж отечества призванье
Гремит нам: шествуйте, сыны!

Друг на́ друге остановите
Вы взор с прощальною слезой,
Храните, о друзья, храните
Ту ж дружбу с тою же душой…

То ж к славе чистое стремленье,
То ж: правде — да, неправде — нет,
        неправде — нет!
В несчастье — гордое терпенье,
А в счастье — всем равно привет!

Простимся, братья, руку в руку!
Обнимемся в последний раз!
Судьба на вечную разлуку,
Быть может, здесь сроднила нас!

Кюхля был тронут. Он подошел к Дельвигу и прошептал:

— Я даже не ожидал от тебя таких стихов! Да, неправде — нет! Неправде — нет! Неправде — нет!

…В келье Александра стоял раскрытый скромный сундучок, куда он с трудом укладывал книги с полки. Полка еще висела над кроватью, но черная тафта уже была снята.

Впереди — жизнь! Но дорога́ привычка к помещению Лицея и ко всем вещам! Александр пошел проститься с больным Жанно, который еще оставался в лазарете. Они расцеловались. Потом Александр прошел по всем внутренним помещениям Лицея: по лестнице, по пустым классам со сдвинутой кафедрой и нестертыми математическими формулами на классной доске.

Он пошел проститься и с Бакуниной.

Она заметила его и вышла навстречу. Оба совершили небольшую прогулку в парке. Александр с чувством поцеловал ее руку.

— Я вас не забуду, — сказал он.

— И я вас также, — ответила она, зарумянясь и вполне серьезно.

Чаадаев приготовил на прощанье жженку.

— За вольность, друзья, — воскликнул он, — и за ее певца Александра Пушкина!

Александр вскочил, поднимая бокал:

— За вольность! Ура!