Юная Спасительница (СИ)

Поколебавшись, закидываю кусок в рот и про себя отмечаю, что какой-то он слишком жесткий и на вкус напоминает скорее свинину. Тем не менее с голоду можно и не таким полакомиться.

Жадно поглощая пищу, не забочусь о тщательном ее пережевывании и с набитым ртом интересуюсь:

— Кроме вас, здесь никого не было?

— Винс мой племянник. Эта халабуда принадлежала моему брату, но того не стало. Мы с Винсом не хотели приводить сюда никого еще, так как его отец всегда любил уединение, а это место считал своим укромным уголком. Если ты, конечно, понимаешь о чем я. Мы просто хотели сберечь особенность.

Покашливание. Стоящий в проеме Винс привлекает наше внимание. В руках он держит десяток черно-белых, отцвевших фотографий. Раскладывает их на столе у самого моего носа.

На фотографиях изображены ребенок и мужчина, похожий чертами на Джонатана, лишь более ухоженная и молодая его версия с очень широкой, яркой и жизнерадостной улыбкой. На одной из фотографий центральной фигурой является мертвый олень, которого мужчина держит за рога, а ребенок, с другой стороны, располагает руку зверьку на бедре. На их лицах горделивые улыбки.

— Мы с отцом любили охотиться, — в грустной манере изрекает Винс.

Отвлекаясь от приема пищи, опускаю ложку и подвигаю фотографию поближе.

— Ты тут совсем юный!

— Твоего возраста, — с улыбкой отвечает. — Эта хибара и фотографии — единственное, что осталось от отца.

Поспешно доедаю, облизываю костяную ложку и бросаю ее в опустевшую посудину. Закусываю нижнюю губу так сильно, что кажется, вот-вот и пущу кровь.

— А как его не стало?

— Умер от рака легких еще в самом начале этого дерьма.

Морщу лоб.

— У меня мама тоже умерла от рака легких… В самом начале этой херни.

Винс и Джонатан, оживившись, жалостно воззираются на меня и приоткрывают рты.

— Она как знала, что борьба бессмысленна, — неконтролируемая дрожь пробивает пальцы. Сжимаю и разжимаю руки, унимая ее. — Она превратилась и я… я устремила кухонный нож в голову обращенной мамы.

На последнем предложении голос ломается. Из горла вырывается жалостный писк.

— Я, наверное, не против прилечь, — стараясь сохранять образ, несмотря на застывшие в глазах слезы, улыбаюсь во все тридцать два зуба. От собственной фальши становится только больно.

Джонатан громко подводится со стула, берет меня под руки и позволяет облокотиться о себя.

— Сейчас я проведу тебя. Дело в том, что комнат тут как таковых нет, как и кроватей. Разве что ванная и кладовая, которую мы отделали под кухню. Могу предложить только спальники.

— И… Можно заодно в ванную заскочить?

Заторможенно поморгав пару секунд, Джонатан кивает.

— Если что, вода есть. Можешь принять душ.

Неспешно выводит меня в главный зал. У одной из стен лежат два спальника, как обещали. Сопровождает к ванной комнате и остается снаружи. Дверь плотно закрывается, и я прохожу в центр комнаты. Она небольшая, но места для душевой кабинки и прочих сооружений хватает так, что еще остается пространство для продышки. И все же что-то тут не так.

— Впервые вижу, чтобы из ванной можно было попасть в другую комнату.

Возле душевой кабинки сразу находится еще одна полупрогнившая дверца, на которой висит постер с коровой. Каждый участок ее тела помечен цифрой, а в самом низу — описания частей и то, как правильно ее разделывать.

Прижимаюсь ухом и еле слышно постукиваю, чтобы убедиться, насколько прогнила древесина. Кручу ручку из стороны в сторону, но ничего.

— Тут замочная скважина, а значит должен быть и ключ.

Оборачиваюсь к выходу. Мое внимание привлекает туалетный коврик. Подняв его край, я обнаруживаю маленький черный ключик, предположительно открывающий таинственную дверь.

Включаю для шумового эффекта воду в душе, а сама принимаю попытки незаметно открыть дверь. Как только ключик поворачивается три раза, раздается не очень слышный скрип замков. Дверь приоткрывается. Одной рукой я медленно распахиваю ее, а второй достаю из-под кофты затаенный кинжал.

Внутри очень темно; дальше носа ничего не вижу. В ноздри вмиг ударяет вонь затхлости и гнили. Прохожу чуть глубже. Глаза постепенно привыкают к темноте и мне удается разглядеть нечто слизкое или… даже не знаю, вялое? Прищурившись, я продолжаю идти вперед, пока нога не натыкается на что-то крупное и мягкое.

— Это, что… труп?

По коже проходит мороз. Страх достигает апогея, но это лишь придает решительности. Припадаю на одно колено и, собрав всю силу в кулак, стремлюсь разглядеть во тьме хоть что-то.

Это тело мужчины. Даже в непроглядной темноте удается разглядеть вывалившийся язык. На нем что-то ползает. Вглядываясь, до меня доходит, что это жирные черви, ползающие в глотке умершего. Один глаз лопнувший. Перевожу взгляд ниже и на минуту мне кажется, что съеденный мною обед сейчас покинет желудок.

Нижняя часть тела напрочь отсутствует. Живот вспорот.

От увиденного я отползаю в сторону и мгновенно сую пальцы себе в рот в попытках вызвать рвоту.

— Челси, ты скоро?

Захлебываясь слезами и слюной, я сдерживаю истерику и болезненно всхлипываю. Осознание того, что я ела человечину, вызывает такое отторжение. Становится очень дурно.