Исцеляющая

Голова побаливала, ей казалось, что внутри гудит колокол, глаза открывать было тяжело. Но Уош, безусловно, стоил головной боли.

– Уош, это ты?

– В чем дело?

Он забеспокоился, услышав, как изменился ее голос: в нем опять зазвучал испуг. Когда мальчик заглянул в лицо подруги, он обнаружил, что ее глаза стали совершенно чистыми, однако смотрят они куда-то сквозь него.

– Ты меня вообще видишь? – Он нервно помахал рукой перед ее носом. – Странно, муть вроде исчезла, ты должна видеть лучше. – Уош наморщил лоб. – Эйва, ты видишь хоть что-нибудь?

Эйва приподнялась, схватила его за ухо и дернула, не больно, но ощутимо.

– Получил ответ на свой вопрос? – Она хихикнула. Голова, правда, от этого разболелась сильнее, зато на губах Уоша расцвела улыбка.

– Ну ты и поганка! – рассмеялся он. – Это было подло.

– Зато забавно. – Эйва показала язык.

Она села, опираясь на локти, возбужденная тем, что впервые после долгих дней слепоты видит все абсолютно отчетливо, будто ничего и не было. Эйва закашлялась, боль тут же дала о себе знать, напоминая о болезни. Озноб никуда не делся, как и ломота в костях. Кашель тоже не прекращался, во рту появился медный привкус крови. Уош налил в стакан воды из графина и присел рядом, глядя на Эйву, заходящуюся в кашле. Приступ никак не проходил. Мальчик оглянулся на дверь, видимо размышляя, не позвать ли на помощь.

– Не надо, – попросила Эйва.

Уош затаил дыхание. Прокашлявшись, Эйва глотнула воды и прилегла на бок, в горле все еще что-то хрипело. Уош легонько постучал ее по спине, взял салфетку, лежавшую у изголовья, и вытер кровь у рта.

– Спасибо, – пробормотала Эйва, когда боль немного унялась, и она смогла говорить.

– Почему ты не скажешь врачам, что тебе плохо? – спросил он.

– А смысл? – ответила она, дрожа.

Уош поправил на ней одеяло, убеждаясь, что она укутана настолько хорошо, насколько возможно. Согревшись, Эйва вдруг протянула руку и еще раз дернула Уоша за ухо.

– Почему ты больше не поешь? – спросила она. – Я боялась, что это твое тайное оружие, которым ты будешь изводить меня, пока не поправлюсь.

– Взял тайм-аут, – улыбнулся Уош. – Хочу испытать на тебе что-то другое. Вот «Моби Дика» купил, могу тебе почитать.

– Я бы предпочла, чтобы ты провыл какую-нибудь песенку, – ответила Эйва. – Раз я угодила в больницу, все должны выполнять мои прихоти. Спой что-нибудь. Что угодно, кроме «На берегах Огайо». Не хочу слушать песен про то, как убивают возлюбленных.

– Знаешь, я больше вообще не буду петь. Отец мне сказал, что лучше не надо.

– Уош…

– По-моему, он считает, что мой голос не очень подходит для пения, – Уош почесал в затылке, прядка густых каштановых волос упала ему на глаза. – Мы же с тобой оба понимаем, что мой голос какой-то дурацкий. А отец, он разбирается в музыке. Думаю, мне стоит к нему прислушаться.

– Заткнись, а? Заткнись и пой. Если так боишься своего отца, то я сохраню твой секрет. – Откинувшись на подушку, она закрыла глаза и приготовилась слушать.

– А я должен буду хранить твой, да? Насчет того, что ты чувствуешь себя не так хорошо, как притворяешься?

– Ага, – тихо проговорила Эйва, не открывая глаз. – И также насчет того, что повторять подобное я не собираюсь ни за какие коврижки.

– Что именно?

– Я устала, Уош. Не хочу больше об этом.

Уош пристально смотрел ей в лицо. Ему ужасно хотелось, чтобы она открыла глаза, но ее веки оставались закрытыми.

– Зачем тогда ты согласилась на эксперимент с собакой? Почему не объяснила отцу, что не хочешь?

– Ты будешь петь или нет?

Эйва открыла глаза, но взглянула на него так, что ему сразу стало ясно: разговор окончен.

– Прошу тебя. – Она сжала его руку.

Уош выдавил улыбку.

– Спеть тебе «Балладу о Джоне Генри»?

– Здорово, – скривилась Эйва. – Еще одна песня, в которой умирают.

– Это часть моего неповторимого обаяния, детка. А теперь помолчи, мне надо подготовиться.

Уош откашлялся, склонил голову, в обычной своей манере, и свел большой и указательный пальцы в кружок. Песня полилась, заполняя собой всю комнату. Эйва лежала и слушала, боль ушла, и пришел сон, навеянный его голосом, словно шелестящей листвой.

В среду вечером секта Преподобного Исайи Брауна, помешавшая в свое время Мейкону сопровождать Кармен к доктору Арнольду, окончательно утвердилась в Стоун-Темпле. Ни будний день, ни холод не остановили адептов. Они прибыли на легковушках, в фургонах и автобусах и соорудили себе лагерь вокруг дуба в центре города. Гостиницы в Стоун-Темпле не было, хотя его жители быстро освоили искусство сдачи внаем комнат и превращения пустошей в прибыльные стоянки для автофургонов и площадки для палаток.

Несколько лет назад город получил от государства субсидию. На эти деньги был разбит небольшой парк, якобы для привлечения туристов. Посреди него рос дуб, такой огромный и древний, какого большинству людей не увидать и за целую жизнь. Его раскидистая крона вздымалась высоко над землей, словно столб зеленого огня. Даже зимой он представлял собой великолепное зрелище: голые ветви на фоне неба напоминали переплетение вены.