Истребление персиян

Он в раннем детстве потерял мать и не жил с отцом, очень рано повзрослел, много скитался по Петербургу, но возвращался, куда-то поступал, но ничего не закончил, зарабатывал сочинением “внутренних рецензий” для тогдашнего советского кинопроката, писал в “Искусстве кино”, потом в “Московских новостях”, а тогда уже бушевала перестройка, и это была гремевшая газета, но на митинги он не ходил, вчуже воспринимая модных прорабов и их демократизацию, дальше Яковлев-младший пригласил его в “Коммерсант”, сначала своим советником, потом он там же был критиком, а в “Коммерсанте” уже были немыслимые по меркам начала девяностых деньги, слава, лучшая репутация, мифология новорожденного капитализма, обязанного быть респектабельным и учиться хорошим манерам среди разрухи и бандитизма, и он занимался строительством этого мифа, который был так успешно продан, но лет через пять “Коммерсант” начал опрощаться, они с ближним кругом создали “Русский телеграф”, пытались повторить свой успех, но тут грянул дефолт девяносто восьмого года и банк-спонсор закрыл дело, отправил их в “Известия”, он сходил туда на пару редколлегий и ушел, и как раз тогда Мальгин, бывший главный редактор “Столицы”, отличного журнала, в судьбе которого Шура тоже когда-то участвовал, пригласил его делать туристический журнал, начиналась потребительская эпоха, было смешно, он организовал лучших писателей, чтобы они везде ездили, но ненадолго, дальше была политическая работа – СПС, Кириенко, Чубайс, первые выборы Путина и даже Грызлов (об этом у него была специальная история, как Грызлову, назначенному на МВД, изъясняли желательные этические принципы работы милиции, а тот старательно записывал в блокноте – “людей бить нехорошо”), а в 2001-м Павловский готовил “Гражданский форум”, встречу власти с общественностью, тогда еще непричесанной, и ради этого было решено делать сайт, и туда Шура впервые позвал меня, мы полгода сидели в советской коробке на Зубовском бульваре и писали за всё хорошее против плохого, неважно, главным всё равно было счастье оказаться под его начальством, потом один питерский нувориш поручил ему газету “Консерватор”, которую я подхватил после него, это была нелепая затея, но какая разница, когда все молодые, живые, и почти всё можно, и никаких соцсетей, большие полосы сверстанных текстов на столе, и каждое слово имело значение, слово имело вес, дальше он начал работать с одним сенатором из знаменитой советской семьи и сделал “GlobalRus”, политический журнал, камерный, не то чтобы блестящий, но всегда осмысленный, не крикливый, сейчас такое уже не носят, мы сидели в особняке на Пречистенке, в прокуренной комнате, и дело было не в самих этих статьях, лучше-хуже, бог с ними, а в том, как Шура приходил на работу, всегда ближе к вечеру, как он садился за твой компьютер и читал то, что ты напомидорил, и если правил – тыкая одним пальцем, – то обязательно бережно, как учил создавать композицию, чтобы болтовня не разъезжалась бесформенным тестом, а потом звал с собой в ресторан или к себе, терпеливо выслушивая твои страстные доводы.

И, наконец, в середине нулевых его пригласил украинский олигарх, тогдашний хозяин Донецка, работа была прибыльная, хотя поначалу и утомительная – писать речи, ответы на возможные вопросы журналистов, даже поздравления с днем рождения, править за другими, и всё это нескончаемо согласовывать, – но именно она сделала Шуру прочно благополучным человеком, который мог позволить себе заниматься чем угодно еще – хоть бесплатно, ну или вовсе ничем не заниматься, если не хочется. Но занятие всё равно нашлось.

В 2006 году я поступил работать, смешно сказать, в партию “Справедливая Россия”, всё тем же речеписцем в составе коллективного справедливого разума, Шурина школа заработков, но деньги, конечно, скромные, не те, что в Донецке, но зато и атмосфера была какая-то допотопно душевная, по тем-то уже относительно жестким временам. Я быстро подружился с хозяевами аппарата этой партии, мужем и женой, они были старосветские помещики, милейшие люди, и взяли надо мной шефство. Через год они выдали мне бюджет на журнал: я хотел, я просил, а на них излился щедрый предвыборный поток, и они не пожалели потратиться, – и так вышла “Русская жизнь”, куда я сразу позвал Шуру. Он сначала воспринял это предложение с понятным недоверием – “Справедливая Россия”? журнал? шутите? – но оказалось, что дело не просто всамделишное, но и такое, каких уже тогда быть не могло, полная свобода во всём, от того, о чем и как писать, до того, с кем работать и как организовать весь процесс, – и он увлекся. Формально главным редактором был я, но проблески понимания того, какой драгоценностью является Шура, и какая радость – что-нибудь делать под его ленивым контролем, уже имелись в моем сознании, и потому я старался во всём ориентироваться на него, слушаться его, насколько у меня получалось, и вся редакция окружала его почтением и любовью, когда он являлся на работу часов в шесть-семь вечера и, закуривая, усаживался читать то, что мы к этому времени написали.