Истребитель

И тут началось: знаменитая сетка не снималась, заело. Порфирьев отчаянно дергал — результата ноль. Что делать? Для предстартового осмотра надули перкалевого «прыгуна» — малый шар вроде тех, на каких развлекались в парке Горького, Бровман попробовал однажды — едва не лишился сознания; однако тут быстро снарядили красноармейца, он стремительно улетел на пятьдесят метров, но на высоте что-то сделал не так, соскользнул с крошечного сиденья и чудо еще, что зацепился за одну из строп; кое-как, в дымящихся рукавицах, спустился. Шар улетел, видно было, что понесло его прочь из города, на Можайск. На Порфирьева страшно было смотреть. «Ну, хлопцы, — закричал он, — кто сможет?!» Малорослый бурят взял в зубы нож и полетел; у этого все получилось, он причалил к оболочке и разрезал сетку, но после приземления вспомнил, что забыл там нож. Крепко же икнулось его матери, когда Порфирьев сказал все что думал! Послали третьего, и он вернулся с ножом. Все кинулись расспрашивать: разрезов, повреждений нет ли? Он ничего не видел, клялся — все цело. У, сучье племя, выл Порфирьев. Старт задержался на час, а между тем поднимался ветер, и ветродуи, как называли синоптиков, переглядывались нехорошо. «В гондолу!» — заорал Порфирьев; Бровман хотел попросить групповой снимок перед стартом, но не решился. Успел только сказать Прилуцкому: «Помаши мне оттуда газетой, там, за приборами», и снова все пошло пожарным темпом: взвесили, отрегулировали балласт, Порфирьев спустился в последний раз, попрощался без обычной улыбки и полез назад. Раздалось непременное, странное, почти бурлацкое «Дай свободу!». Отцепили канат. С крышки гондолы герой дня крикнул: «Есть в полете!» Кругом зааплодировали, но вяло. Махина быстро шла вверх, небо развиднелось, день предстоял ясный й сияющий, и в этом сиянии — шло уже к девяти утра — стало вдруг ясно видно, что поначалу ровно поднимающийся стратостат вдруг пошел вниз; что-то они там подрегулировали с балластом и стали подниматься снова, но на тысяче метров, когда изменившимся ветром сносило их к центру, опять что-то случилось. Бровман почувствовал знакомую, тошную тревогу — и первым побежал к своей машине.

-= Дуй, Витя, — сказал он Спасскому, — дуй на шоссе.

Тот понял все и рванулся с места. Бровман только успел сказать: «Похоже, не приносим мы больше удачи», — но Спасский зыркнул на него злобно — не до глупостей — и втопил прямо через полянку к шоссе, чтобы не толкаться с другими машинами. Полянка оказалась болотом, они увязли. Положительно все было одно к одному: Бровман вылез, налег, не боясь запачкать новый реглан, колеса завизжали, но увязали только глубже. Вот тебе поспешил. Бровман махнул Спасскому и побежал на шоссе, там летчик Брехунов подобрал его. «Пожара бы не было», — деловито сказал Бровман: он хорошо помнил, как в прошлом году сгорел дирижабль, врезавшийся в гору под Петрозаводском и тоже называвшийся «СССР». Похоже, и это название не приносило счастья: кто-то не хотел, чтобы «СССР» летал слишком высоко и долго. «Не сгорит», — уверенно сказал Брехунов: стратостат казался ему, асу, слишком несерьезным аппаратом, чтобы сгореть. Ехали к вагонному заводу. Стратостат упал на его спортивную площадку, рядом с баскетбольным щитом, раскрашенным в веселенький зеленый цвет. Бровман издалека увидел, Что около сдувшегося желтого шара лежит, облокотясь на локоть, Порфирьев — лежит, слава богу, совсем не так, как недавно Лондон. Он пытался закурить, но правая рука плохо работала. Чуть поодаль пытался встать и снова опускался на четвереньки Белорусец, подкатывала скорая, подбегали люди, но Бровман успел первым.

— Разбились сильно? — спросил он.

— Не очень сильно. Прыгать хотели, но спасли гондолу. Приборы целы все. — Порфирьев и теперь думал о приборах и боялся разноса. — Ты бы, Лев, позвонил... в кремлевку бы... Надо ребят туда...