Истребитель

Артемьев говорил, что его жена села в машину и уехала, и он не знал куда. А между тем она не взяла с собой ничего и не забрала у портнихи платье. Теперь его жена находилась в пяти мешках, собранных 19 июня на Рязанском направлении, в лесу вдоль шоссе, и найдено было не все, но соседи опознали кусок клеенки, в который завернута была изуродованная, с вырезанными глазами голова. Первый мешок обнаружил грибник, удивительно бодрый старик, навидавшийся всякого; по спокойному его виду сначала в нем и предположили убийцу, но выяснились всякие обстоятельства. Спокойствие свое при виде трупов старик приобрел в Гражданскую, а жена Артемьева как раз пропала неделю назад, и через два дня об ее исчезновении заявила сестра, а спустя еще два дня пришел в милицию сам Артемьев. Он не отрицал, что поссорился С женой в последний вечер, она убежала, он из окна видел, как села в какую-то машину и пропала. После заявления сестры еще решили подождать, после заявления Артемьева насторожились, а тут и старик с головой. Против Артемьева говорило прежде всего то, что он патологоанатом, то есть способен был разделать тело грамотно; однако неизвестно было, жена ли в мешках. Сам Артемьев утверждал, что совершенно не жена. Трудность была в том, что на теле оказались уничтожены все особые приметы, даже и возраст определялся весьма приблизительно — от тридцати до сорока; скальп снят, на ноге срезаны обширные участки кожи — медэксперт сказал, что, видимо, убирали родинки. С выдающимся хладнокровием проделано,

сказал он, и видна, скорее всего, рука либо опытного убийцы, не впервые скрывающего следы, либо... тут медэксперт усмехнулся... кого-то из коллег.

За дело взялся Фомин, у которого, говорили, и камни кололись. Но он был не коновал и не дуболом, человек с образованием и логикой. Могла женщина уехать после ссоры? Почему же нет. Могли убить другую женщину сходного возраста? Безусловно. Могло быть случайным совпадением то, что Артемьев затеял ремонт в комнате жены на другой день после ее исчезновения? Даже естественно. Желал уничтожить все следы пребывания женщины, заподозренной в измене? Бывает. Это был у Фомина прием, с молодых лет, — представлять себе версию невиновности подследственного. Пусть будет все, как он говорит, тогда легче ловить на противоречиях. Вы вот так сказали? Допустим. Но про Артемьева странным образом хотелось верить, что он невиновен. Ощущение было такое, что за ним стоит настоящая правота, сила, от имени которой он рассказывает. Обычно же у Фомина было чувство, естественное для следователя: что всякий допрашиваемый уже виновен, не в этом, так в другом, и вопрос был — только найти и предъявить вину. Но Артемьев был как бильярдный шар — твердый, со всех сторон блестящий, его было не взять, и он как бы предлагал сыграть в игру. Допросы Артемьева были довольно приятным делом. Фомин ловил себя на том, что даже и хочет убедиться в его непричастности. Даже казалось, что за это что-то хорошее будет.

Артемьев, как и Фомин, был профессионалом, а профессионалов Фомин любил. Он даже как-то, черт его знает, сочувствовал, хотел, чтобы Артемьев оказался не виноват. А сам обвиняемый как раз ничего для этого не делал, никак себя не выгораживал, Фомин уж начал было думать, что надо ему подсказать, что ли. Но тот отважно пер напролом, словно не знал за собой никакого греха: да, начал ремонт в комнате жены. И смотрел прямо следователю в глаза, только что не подмигивал. Глаза у него были удивительно ясные. Это потому, говорил он, что ее напоминало многое, понимаете? Так что же, спрашивал Фомин, вас это пугало, что ли? «Почему пугало. Раздражало. Мне и сейчас не очень приятно знать, что я тут сижу, а она где-то гуляет». И Фомину легко было поверить, что да, гуляет.

Что еще располагало к Артемьеву — симпатия коллег; сразу же началось заступничество. Чаще всего в таких случаях не заступается никто — может быть, потому, что сами подозреваемые были люди незначительные и сознавались во всем сразу, даже и в том, чего делать не могли. Они так боялись, что явно были виноваты, и все их тотчас сдавали, начиная припоминать, что и прежде эти люди произносили сомнительные речи, а иногда без отдачи брали деньги. Про Артемьева же соседи говорили только хорошее, видно было, что человек сумел себя поставить. Правда, клеенку они опознали, ибо такова природа соседей. Но больше ничего компрометирующего из себя выдавить не могли, да и правда — жена Артемьева, в девичестве Анигулова, была, по-видимому, женщина свободного нрава. Младше мужа на семь лет, она не работала, могла позволить себе. Первый ее брак был недолгий, а кто изменил в двадцать, изменит и в тридцать. И эти портнихи, парикмахерши, все это... Фомин сам был в разводе уже пять лет и понимал, что в последнее время, когда жить стало лучше и веселей, с женщинами стало твориться странное, прямо как в буржуазной Европе. В воздухе запахло пудрой «Кармен».