Истощение времени

Букварь обернулся. Рядом стояла пожилая женщина с указкой в руке. Женщина была высокая, ростом почти с Букваря, и очень худая. Отглаженный белый воротничок окаймлял сверху зеленое платье. Лицо у женщины было жесткое, почти мужское, и очень походило на лицо преподавательницы истории из школы, в которой учился Букварь.

– Я, – сказал Букварь. – Андрей Колокшин я, с Абакан – Тайшета…

Он протянул ей руку, и она пожала ее сильно, по-мужски.

– Марья Григорьевна, – сказала женщина.

Она повернулась и быстро пошла вдоль забора, толкнула тяжелую калитку и, не оборачиваясь, не дожидаясь Букваря, зеленая, прямая, как доска забора, направилась к крыльцу серо-коричневой избы. Весь вид ее, решительный и строгий, выражение лица ее, жесткое и бесстрастное, говорили Букварю: «Я сегодня рассказывала сотням таких, как вы. Я могла бы сейчас отдыхать. Но раз уж меня уговорили… Вернее, если уж мне велели, я буду рассказывать еще раз. И мне совершенно безразлично, существуете вы или нет, ходите за мной или нет, слушаете меня или нет».

Букварь шел за ней, робкий, притихший, словно его вели в учительскую за курение на уроке, застегивал на всякий случай пуговицы рубашки. Он видел перед собой длинную, худую спину и четкий острый профиль Марьи Григорьевны и почему-то старался смотреть на указку.

– …был сослан на три года в Восточную Сибирь. – Указка остановилась, отыскав на стене знакомую фотографию. – После медицинского осмотра, при котором у Владимира Ильича обнаружилось заболевание легких, ему было назначено местом ссылки глухое село Шушенское, лежавшее более чем в шестистах верстах от железной дороги. Восьмого мая тысяча восемьсот девяносто седьмого года в сопровождении двух жандармов, на крестьянской телеге, запряженной парой лошадей, Владимир Ильич прибыл в Шушенское. Тогда село…

Указка отыскала еще одну фотографию и застыла, уставившись на нее. Букварь вертел головой, словно хотел увидеть в этих побеленных комнатах нечто необыкновенное. Но, кроме старых фотографий, портретов, книг, копий документов и писем, запрятанных под стекло, длинная палка показать ничего не могла. Потом Марья Григорьевна подвела Букваря к маленькой комнатушке в тринадцать квадратных метров. В комнатушке стояли четыре неуклюжих стула, столик и застеленная кровать. В этой комнате больше года жил Ленин.

Марья Григорьевна дала Букварю минуту поглядеть на кровать, стулья и стены, увешанные фотографиями, и пригласила его пройти во второй дом музея. Шли тихой улицей, а потом берегом ленивой, шушукающейся с ветлами Шуши. Букварь шагал быстро и снова видел перед собой худую, длинную спину.

– В этот дом крестьянки Петровой Владимир Ильич перебрался после приезда Надежды Константиновны Крупской и ее матери. Дом был построен по проекту декабриста Фролова для декабриста Фаленберга в тысяча восемьсот сорок восьмом году. Уезжая из Шушенского, Фаленберг…

Дом был большой, в пять окон, посматривал через листву яблонь, кленов, берез на зеленоватую воду Шуши.

Снова Букварь переставлял ноги особенным образом, «по-музейному», рассматривал фотографии на стенах, жандармские распоряжения и доносы с ятями, закорючками и витиеватыми оборотами, копии писем Ленина с бегущими, энергичными словами. Он видел диаграммы и карты, деревянную конторку, копию той, за которой стоя работал Ленин, и на ней чернильницу, и ручку, и керосиновую лампу с зеленым пузатым абажуром. В соседней комнате была столовая, и Букварь побродил возле квадратного стола и стеклянного буфета, рассматривал тарелки, ложки, ножи и солонку. За стеклом лежала деревянная ложка, зеленая, с цветами, и Букварь осмотрел ее. Потом он увидел книжные полки и старинные толстые тома на них. Книги были философские, экономические, по сельскому хозяйству и статистические сборники. Лежали на стендах и книги Ленина, известные всему миру, написанные в Шушенском, и Букварь снова оглядел комнату, в которой Ленин вел борьбу с народниками и экономистами, обдумывал, какой должна стать партия рабочего класса.

– …в какой-то мере, – сказала Марья Григорьевна, – Шушенское явилось колыбелью нашей партии.

Букварь неожиданно обернулся к ней и спросил отрывисто:

– А вы видели Ленина?

Что-то изменилось вдруг в жестком лице Марьи Григорьевны, изменилось впервые, на секунду отразив растерянность и недоумение.

– Нет, – сказала Марья Григорьевна, – я не видела.

Она помолчала, словно вспоминая что-то.

– Мой отец видел. Здесь, в Шушенском. На охоте. Несколько раз. Рассказывал мне: простой такой человек, улыбчивый, крепкий, коренастый…

Марья Григорьевна говорила еще что-то, ее указка снова шарила по стенам, но Букварь уже ничего не слышал. Он видел улыбчивого, коренастого человека, видел совсем рядом, в этой светлой, побеленной комнате у деревянной конторки с керосиновой лампой.