Истощение времени

– Ты не расстраивайся. Я вожу взрывчатку каждый день. Сейчас заеду на базу и повезу взрывчатку на Канзыбу. Только она, конечно, не взрывается от детонации. Может быть, успеешь. Приходи сюда. Мы каждый день возим… Не расстраивайся!..

– Я и не расстраиваюсь…

– А рынок – вот он. Видишь? Только с чего ты взял, что в Абакане можно купить соленый арбуз?

40

Букварь перешел через площадь и у коричневых деревянных ворот рынка вспомнил вдруг, что не спросил у шофера даже имени. Он повернул голову в сторону машины и не увидел ее. Букварь заворчал на себя, но через секунду уже забыл про торпеды, машину и шофера. Он вступил на рынок.

Букваря сразу оглушили, смутили, смяли звуки, цвета и запахи рынка, его искрящаяся балаганная праздничность.

Растерянный, он стоял у коричневых ворот, не зная, на чем остановить взгляд, не зная, куда направиться, забыв, зачем сюда приехал.

И вдруг неожиданно увидел, что стоит в уголке базара, огороженном с трех сторон серыми и зеленоватыми досками торговых павильонов.

Пахло сыростью и еще чем-то, под ногами Букваря жались друг к другу две лужи, а чуть дальше, у серой стены с потеками краски, теснились молча человек семь – старушки в черных платках, две девушки, парень с пустым рукавом, упрятанным в карман пиджака, и девчонка лет семи, морщившая лицо и переступавшая с ноги на ногу.

Букварь не мог понять, что так внимательно рассматривают у стены, у своих ног, эти семеро, он подошел к ним сзади и через их головы увидел внизу двух людей в одинаковых кремовых рубашках, сидевших прямо на земле и подпиравших спинами серые доски.

Люди эти были слепые.

Они походили друг на друга своими рябыми, мучнистыми лицами и неподвижными глазами. На коленях их лежали толстые книги, открытые на середине. Страницы этих книг, выцветшие и желтые, были истыканы точечным шрифтом. Прыгающие точки, необычные размеры книг и древний, истлевший вид делали их таинственными и колдовскими, прячущими в своих желтых страницах описания судеб людей, всего, что было и что будет. По точкам, по желтым пупырышкам ползали пухлые пальцы, ползали медленно, словно совершали только им доступное таинство. Рука сидевшего справа была волосатой, и на пальцах ее кустились волосы. Тикали на запястье огромные старинные часы, похожие на будильник.

Букварь понимал, что к калекам надо быть снисходительным, и все же он ощутил неприязненное чувство к этим слепым. И он перевел глаза на семерых.

Он увидел, как одна из старушек, быстро наклонившись, сунула слепому рублевую бумажку и как толстые волосатые пальцы медленно, с артистичной величавостью положили ее под книгу судеб. Рябое лицо кивнуло и замерло в ожидании новых вопросов и сомнений. Люди молчали, потому что боялись открывать свои секреты в присутствии других. Девушка в белом платочке, веснушчатая, с толстыми, будто вздутыми губами, покраснела, нервно оглядываясь по сторонам, с трудом вышептала наконец пересохшие слова:

– Насчет жениха я… будет или нет? И какой… насчет жениха я…

Рябое лицо кивнуло понимающе, волосатые пальцы поплыли степенно, замерли на секунду в воздухе, словно не решались перейти какую-то таинственную черту, а потом перевернули несколько истлевших страниц и поползли по желтым точкам. В груди слепого захрипело и вырвалось сиплое:

– Жених будет… Двадцать три года… Шатен… Родинка на правой щеке… Человек несколько эгоистичный, не считающийся порой с мнением коллектива, но честный и спортсмен…

– Да, да, да! – с готовностью закивала девушка в белом платке. Она стояла дрожа, все еще красная, все еще, видимо, взволнованная тем, что смогла принести сюда мучивший ее вопрос, выплеснуть его наружу, забывшая обо всем, кроме этого, и не понимавшая сиплых ответов.

И старушки закивали с каким-то торжеством и радостью на лицах, словно это им пророчили жениха.

– А потом он поступит в техникум… В абаканский химический…

– Да, да! – задергался белый платок.

– Нет такого техникума! – сказал Букварь.

Стало вдруг тихо, семеро обернулись в его сторону, и мутные, неподвижные глаза словно смотрели на него с укором и сожалением. «Есть такой!» – истерично закричала вдруг девушка, загалдели старухи, парень без руки, с лицом фанатика, двинулся к Букварю. Букварь не выдержал, сплюнул и, повернувшись, зашагал мимо серых стен. Последнее, что успели схватить его глаза, была толстая волосатая рука и допотопный будильник, прикрученный к ней.

Букварь шагал по базару.

Базар походил на город. В нем были площади, улицы, переулочки и тупики. Площади Цветов, Редисочные проспекты и узкие переулки Уцененных товаров.

Справа тянулись длинные ряды, выкрашенные в голубое и зеленое и крытые толем. А слева теснились деревянные домики в один и два этажа, лихо исполосованные рекламой.

Букварь шагал медленно. Мимо глаз его проплывали метроворостые слова «…увековечить вашу улыбку…», длинный дощатый стенд с десятками фотографий. Подретушированный красавец с коричневыми усами подмигнул Букварю, заулыбались завитые абаканские «звезды», помахали руками выпускники механизаторских курсов, застывшие под воронежским экскаватором.