Историк

Я осторожно провел рукой по белоснежному умывальнику, и он скрипнул в ответ на мою улыбку, отраженную всеми замутненными зеркалами… Моя рука сжалась на корпусе блестящей хромом машинки, но я никак не могу решиться запустить ее в волосы… Фламмер мне помог, бесцеремонно окружая меня светлым ореолом, летающих в жарком пару ровно срезанных волос. Машинка весело гудит, подражая осиному рою… Наверное, именно такое лето в Штраубе — жаркий мар и осы… Я не видел их, но знаю, что они есть, — эти зверушки, жужжащие крыльями… Я очень рад. И Фламмер, видно, доволен. Еще бы, ведь он теперь сияет чистотой, как его сапоги и пряжки, на которых сухой очиститель не оставил ни пылинки. А что нам еще нужно для счастья?..

Но офицер не дал мне ощутить всецелого счастья, его взгляд остановился на моих ожогах, и глаза разгорелись гневом…

— Это он тебя так — Олаф?

— Нет, что вы… Это снежный зверь… которого, правда, Олаф сильно разозлил… Но после он лечил меня — Олаф… Если бы не он, я бы…

— Ты бы не получил этих ожогов.

— Я бы все равно их получил — только в другое время и в другом месте, капитан. Я же ничего не знаю заранее, как вы, — мне всему приходится учиться на месте. А вы же знаете, что нельзя не обжечься, учась на своих ошибках, а не на чужих…

— Знаю.

— Чтоб учиться на чужих ошибках, нужно быть очень умным и очень знающим — знающим эти чужие ошибки…

— Верно, чтобы так учиться, нужно быть умным. Вся тяжесть такого обучения приходится на разум, а не на тело. Но ум и знания — разные вещи, хоть и способствуют друг другу.

— Разве разные?

— Без ума ты не возьмешь знаний, даже если бы тебе их и дали, а с умом ты возьмешь их, даже если бы тебе их и вовсе не дали. Ты не глуп, Ханс. Ты недолго будешь учиться на своих ошибках — ты способен учиться на — чужих.

Я остановил изумленный взгляд на его отражении в замутненном жаром зеркале, но он отвернулся, светя мне в глаза погонами, погасившими его опознавательные знаки…

— Вы действительно так считаете?..

— Ты думаешь, что мы умнее тебя, но это не так. Просто нашу глупость прячут знания и порядок.

Я обернулся к нему — к этому гордому офицеру, стоящему так твердо и прямо, блистая всем, что только может блистать…

— Но вы же строите крепости, в которых создаете людей… и зверей… и весь этот мир…

— А ты знаешь, из-за чего мы этот мир — строим?

— Нет, капитан.

— Из-за того, что мы его — разрушили.

Я было открыл рот, собираясь спросить… Но вспомнил, что офицеру открыта моя ментальная линия… Я вспомнил про ментальную линию, но забыл, что собирался спросить… И я ничего не спросил, а стал рассматривать в зеркале свое незнакомое отражение — я давно не видел свое отражение, особенно — такое чистое… Теперь и моя форма мне подстать — отчищенная и отглаженная… Но я отпрянул от замутненного зеркала, когда из него на меня сверкнули хищные глаза Олафа…

— Ханс, ты что сделал?!

Я, оторопев, повернулся к нему…

— А что я такого сделал?.. Я просто отчистился от этой коросты — от засохшей звериной крови и копоти костра…

— Нам нельзя делать это средствами системы, Ханс!

— Но другими средствами этого вообще нельзя сделать… Другими способами этого просто не отчистить, Олаф…

— Мы привыкли к холоду, голоду и грязи!

— Я не привык, Олаф…

— Ты жив — значит, привык! Нам нельзя привыкать к теплу, чистоте и обильной еде! Это ослабит нас. Это погубит нас, Ханс!

— Олаф, но так жить хорошо — сытым, согретым…

— Так жить нельзя! Начнешь жить так — не сможешь жить иначе!

— Но я не хочу жить иначе, Олаф…

— Хочешь или нет — придется!

— Фламмер сделает так, что не придется, — теперь мы с ним, а он все наладит…

— Ханс, сейчас мы сильны, мы можем жить везде и всегда! Нам нельзя ослабнуть! Тогда мы сможем жить только здесь, только сейчас!

— Мы всегда и везде так живем — у нас всегда и везде есть только «здесь» и «сейчас»…

— Но у нас есть силы идти дальше, идти вперед! А выберем мы такую жизнь — мы ослабнем! Нам не хватит сил идти в будущее! Нам не нужно все это, Ханс! Мы не зависим от этих вещей, как солдаты системы! Мы так выносливы, что свободны!

— Олаф, свобода для нас стала рабством — мы не отходим от нее ни на шаг, будто мы у нее на цепи…

— Ханс, свобода не безгранична. Быть свободным — не значит делать все, что в голову придет. Это значит — принимать осмысленные решения и действовать, исходя из них. Ханс, все имеет цену у смерти, и нам нельзя прогадать, торгуясь с ней. За такую жизнь ты заплатишь ей своей силой. А отдав ей силу, мы отдадим ей жизнь! Наши силы надежны, Ханс, — только на них мы можем полагаться уверенно! На чужие силы рассчитывать нельзя!

— Олаф, но солдаты системы не слабее нас, хоть они не тощие и не промерзшие, как мы…

— Это все только видимость силы!

— Какая ж видимость…