История ошибок

Соблазнив молодежь философскими разговорами, Мякишев уговорил всех переместиться на его квартиру, чтобы продолжить беседу. Гости расселись кругом, обступив Мякишева так, что он оказался в центре. Самый шустрый подросток по имени Алкивиад, ни мало не смущаясь, обратился с льстивыми речами к Мякишеву, бессовестно уничтожая алкогольные запасы хозяина.

– А вот, скажи нам Мякишев, – начал свою речь Алкивиад, – привечаешь ли ты в этих стенах Эрота?

Мякишев вспотел. Оттянув сдавливающий шею воротник, он залепетал что-то невнятное, но его уже никто не слушал. Все были пьяны. Все дошли до того состояния, когда начинают разбредаться кто куда. В поисках кайфа или покоя. Мякишев остался один. Его умиляла эта непроглядная бесконечность чувств, раскинувшаяся перед его взором, как только он познакомился с людьми. Приезжих было немного, и все они носили в душе смутную тягу к завершенности, которая не давалась им, покуда они были живы.

Он сидел на крыльце, обдумывая, как бы избавиться от этой суматошной компании, когда к нему со спины подошла девушка. Она была невысокого роста и жила мечтами. К нему ее повлек мощный импульс надуманной романтики, потому что он произвел на нее впечатление именно как человек, живущий в большем количестве миров, чем все остальные. Ей было скудно и скучно, и она захотела причаститься его миров, чтобы убежать от себя и от неприглядной жизненной правды, заключающейся в том, что все есть именно так, как оно кажется.

Она подошла и погладила его затылок. Он вздрогнул. Ее прикосновение одновременно возмутило его и понравилось. Он испытал смесь удовольствия и раздражения. Но он не был против того, чтобы она села рядом. И вдруг он усмехнулся, ему до всей нелепости открылась суть происходящего. Он не искал никакой правды в этой жизни, не преследовал и не ставил никакой цели. Он просто существовал, стараясь попасть в наиболее комфортное для него пространство. И все, что вокруг него происходило, не играло совершенно никакой роли, не имело никакого значения. Он был один, но и одиночеством он это назвать не мог. Слово одиночество отдает некой сущностью. Но никакой сущности он не искал. И прекрасно обходился без нее. Он был потерян в череде дней, и время швыряло его, заключенного в своем теле, из стороны в сторону. Жизнь была бесконечно длящейся ситуацией, которая растягивалась по мере течения времени. Появлялись новые лица, кто-то уходил. Но ничего не менялось.

Девица присела рядом и прошептала:

– Поведай мне истину. От того, как ты ее расскажешь, будет зависеть, что я буду считать плохим, а что хорошим.

Мякишев задумчиво кивнул и рассказал историю Вселенной.

Девушка, казалось, погрустнела от его рассказа. Некоторое время они просидели в тишине, не говоря ни слова. Когда показалась луна, девушка заглянула в его лицо и сказала:

– Мне непонятно одно. Когда ты вещал об испорченных нравах целого города, ты объединил их всех под одним общим названием «распутники», а всех женщин поименовал распущенными и продажными. Услышав это, я живо представила себе бездушных существ, одержимых одной лишь своей похотью, не способных представить себе чужую боль и вообразить, какую боль они причиняют остальным людям своим поведением, своими нравами. Но чуть поразмыслив, я поняла, что ошибалась в своих выводах о них, и также поняла, что и ты говоришь не полную истину. Ты забываешь о том, что вступая в предосудительную половую связь, каждая девушка переживает нечто особенное, и жизнь вокруг видится ей совсем иной; и что она просто не способна увидеть свой грех как грех, а видит его только как часть своей жизни, которой она хочет жить; что для нее вряд ли существует понятие истины, зато есть ее желания, с которыми она считается и которыми она руководствуется в своем выборе.

Мякишев минуту обдумывал ее слова. Потом согласился, но с неудовольствием. Девушка продолжила:

– Ведь истинное положение вещей всегда зависит от того, в каком свете ты его преподнесешь. Можно окрестить общество Гоморрой. А можно по отдельности рассказать историю жизни каждого его представителя. И тогда истинным будет либо то, что человек – создание, согрешившее против Господа, либо же то, что в силу своего неведения каждый человек пробует себя в своих желаниях и возможностях, и просто не способен обозреть свои попытки во всей полноте. Оттого он и не видит всего того греха и мерзости, что он вершит. Он видит лишь свой поступок, на свершение которого его подтолкнули желания, живущие в нем даже против его воли, но с которыми он вынужден считаться как с частью себя. Человек видит свой поступок всегда ограниченно, вне всей цепочки своих поступков, одной общей нити жизни, связующей все его поступки и события, происходящие с ним.

Мякишев вновь кивнул.

– А потому не надо продолжать эту историю, лучше будем молчать и наблюдать, как разворачивается действие, иначе мы многое упустим, застряв на своих оценках и моральных суждениях.

– Увы, я моралист, и не могу равнодушно взирать на то, что творят люди.

– Тогда уничтожь их, это тебе по силам.