История Ности-младшего и Марии Тоот

— Ох, какие взгляды! — ужаснулся Михай Тоот, и даже лоб у него вспотел. — Начинаешь даже сомневаться, способны ли люди вообще мыслить. Итак, если негодяй похитил честь у нашей дочери, мы должны бежать за ним вслед (по-твоему, Палойтаи), просить, чтобы он женился на девушке и приданое к тому же взял. И это ты называешь — «уладить дело», а граф — спасением («спасем, что возможно»). Как же так? В этом спасение? Это — улаживание дела? Рассмотрим все по порядку. Пока погублена только честь девушки, не так ли, но остались ее молодость, красота, приданое. Теперь негодяй и это заберет. Со временем он погубит ее красоту, станет скверно с ней обращаться, ибо он негодяй, возможно, даже бить начнет, так как он злодей, деньги ее промотает, так как он кутила, и, когда у нее ничего не останется: красота исчезнет, деньги растают, а сама она превратится в развалину, — он вышвырнет ее, если, конечно, не бросит еще раньше, когда пропадет одно из этих достоинств, ведь весьма вероятно, что он освободится от нее, как только израсходует деньги. Но и это можно будет еще почесть за счастье. Неужели это называется — уладить дело, как ты говоришь, Палойтаи? Идиотство это, вот что! Ты слышишь? (Произнося этот монолог, Михай Тоот весь побагровел, глаза его метали зеленые молнии ненависти.) Да, весьма характерно для старой, прогнившей Европы, где, стоило французской королеве, забеременев, надеть кринолин, как женщины, даже те, кого бог наградил прекрасными фигурами, сами себя изуродовали, считая, что так положено. Ну-с, а я, если б был красивой, изящной женщиной, не стал бы напяливать кринолин, могу вас заверить. И не стану напяливать тот кринолин, что на отцов кроят, как бы ни высмеивали меня вы, ваше сиятельство. Уладить дело! Ничего себе! В семейный дом врывается грабитель, крадет серебряные ложечки, а за ним бегут: остановитесь, господин вор, пожалуйста, вернитесь, заберите еще вилки и ножи, у нас ведь целый гарнитур. Ну-с, вот и господин Ференц Ности в своем письме тоже просит отдать ему весь гарнитур, ха-ха-ха! Граф спокойно положил чубук.

— Я все же повторяю, отдать девушку надо… я все же повторяю…

— После моих доводов?

— В ваших доводах есть здравые мысли, но есть и слабая сторона. Англичане утверждают, что крепость всей цепи измеряется самым слабым ее звеном… англичане утверждают. О сравнении с ложками я даже не говорю, дорогой Тоот, оно сильно хромает. Что вслед за украденными ложками владелец] не выбросит вору ножи и вилки, — это ясно. Ножи-то и ложки предметы нашего личного пользования, а вот дочери наши… я не хочу договаривать… дочери наши не являются нашей собственностью в буквальном смысле слова, их мы воспитываем для других и вынуждены отдавать их, что всегда лотерея. Но что такое? Кажется где-то взвизгнули… где-то взвизгнули.

— Женский голос, — заметил Палойтаи. — Тш! Горничные резвятся.

Они замолчали, прислушиваясь. Откуда-то из столовой раздался еще визг, затем все стихло.

— Но хорошо, — продолжал Топшич, настолько увлеченный спором, что подобный мелкий инцидент не смог его остановить, — исключим сравнения и вернемся к главной теме спора. Сейчас я изложу мотивы, почему в таких случаях приходится отдавать девушку… почему приходится отдавать. Палойтаи уже говорил, что ценность бедной, гм… скомпрометированной девицы сильно снижается на ярмарке невест, сильно снижается. Снижается в глазах всех женихов на свете, за исключением одного, того, кто ее опозорил… за исключением его одного. Только он может взять ее по прежней цене… Это не идиотство, дорогой господин Тоот. Тут есть некая высшая этика и целесообразность. В этот момент из внутренних комнат появился Подвольский.

— Ну, нашел коньяк?

— Да, но….

— Господи, что с тобой стряслось?

По лицу Подвольского, казалось, провели колесиком для резанья хвороста, все оно было исцарапано, кожа кое-где содрана, местами выступила кровь.

— Я ведь близорук, — простонал он, — искал, искал и стукнулся о стеклянную дверцу буфета.

— Ага! — рассмеялся Палойтаи. — В самом деле, мы слышали, как визжала бедная стеклянная дверца.

— Прошу оставить меня в покое и прекратить ваши плоские шутки! — запротестовал граф с жалким и кислым видом, что ужасно противоречило его вечно улыбчивому, радужному настроению.

— Э, нет, старый мошенник, — продолжал поддразнивать его Палойтаи;—признайся сначала, кто это был: Тинка или Мальчи?

— Где это видано, — брюзжал старик в нос, который тоже был исцарапан, — держать тигриц вместо домашних кошечек,

— Иди ты к дьяволу! — рассердился хозяин дома. — Вечно выводишь человека из себя! Отвлек внимание именно тогда, когда я уже загнал в угол этого упрямого господина… совсем загнал в угол. Михай Тоот покачал головой.

— Не думаю.

— Математике приходится покоряться, дорогой Тоот.

— Ей-то я покоряюсь, математика — великая сила.

— То, что я сказал, верно, как математика.