История Ности-младшего и Марии Тоот

— Sapristi, поздравляю! — вскочил Подвольский. — Я кое-что об этом слыхал. В Париже, правда?

— Да, в Париже, — сконфузившись, признался Михай Тоот.

— Почему ты никогда не говорил мне об этом? — изумился Палойтаи.

— Просто речи не заходило.

— Sapristi, sapristi! — бушевал Подвольский. — Вот это да! Черт побери, я рад. Послушайте, господин Тоот, будем теперь на «ты». Прикажи-ка, Янош, принести коньяка, выпьем с этим зверем на брудершафт.

— Не дури, Подвольский, — сказал хозяин, — позвони лакею пли сам поищи бутылку с коньяком в столовой, а нам дай сейчас серьезно поговорить. Не дури, Подвольский.

Подвольский дурить перестал и тихонько, незаметно выскользнул поискать веселящего зелья.

— На чем мы остановились? — продолжал граф. — Да, вспомнил. Вы говорили, скверно, если он вас пристрелит, и плохо, если вы пристрелите его. Ну-с, допускаю, практический результат не будет удовлетворительным, а вы человек практических результатов. Однако вы забываете, если призвать его к ответу, может случиться, Ности вынужден будет жениться на вашей дочери… может случиться.

— Благодарю покорно, — с презрительным жестом произнес Михай Тоот. — Это уже случилось. (Он вынул из кармана конверт.) Господин Ности еще позавчера прислал письмо, в котором умоляет о прощенье и вновь просит руки моей дочери.

— Браво! — вскричал Топшич.

— Но ведь тогда все в порядке, — вторил ему удовлетворенный Палойтаи.

— Почему в порядке? — удивился Тоот.

— Да ведь он же даст имя твоей дочери, тем и уладит дело.

— Но я-то не отдам ему свою дочь!

— Как не отдашь, ты что, с ума сошел?

— Нет, нет, вы так не поступите! — настаивал и Топшич.

— Именно так, потому что я еще не сошел с ума, — твердо произнес Михай Тоот.

Два почтенных господина набросились на него, словно рассерженные хомяки, убеждали его и справа и слева, — за предложение, мол, обеими руками ухватиться следует, над ним и раздумывать нельзя, хотя бы уж потому, что выбора нет: либо это, либо ничего. Приводили ему примеры: так вышли замуж и Эржи Винкоци за Шомойаи, и Матильда Сухаи за пештского стряпчего, и Эстер Комароми за Пала Шоша, а ведь какая надменная была особа, но что поделаешь, так положено. Люди постепенно все забудут, а молодые люди, в конце концов, попадут в ту же матримониальную книгу, куда и без этой истории попали бы.

— Да, но я-то и без этой истории отказал ему, когда он первый раз делал предложение, — заявил господин Тоот.

— А почему? — спросили оба сразу..

— Я знал его за человека слабохарактерного, ничтожного.

— Тогда, возможно, ты и был прав, — задумчиво произнес Палойтаи, — пожалуй, я бы сам тебе это посоветовал, но теперь придется отдать.

— Безусловно! — подтвердил граф.

— Э-э, ваше превосходительство, как же вы, такой умный человек, можете говорить, что теперь я должен отдать дочь? Неужто теперь, нанеся мне бесчестье, сей юнец стал порядочнее? Топшич улыбнулся над пристрастностью отца, а Палойтаи, напротив, озлился.

— Не юнец стал порядочнее, а дочь твоя теперь с изъяном, ты что, понять не хочешь? Ведь она моя любимица, я люблю ее, словно дочь родную, сердце у меня болит, когда говорю это, но зачем себя обманывать, девушка тоже товар на ярмарке, и сейчас цена ее ниже, чем раньше. Вот ведь и жеребенок, напоровшись на кол, сразу дешевле становится.

— Девушка не виновата. Ее подло заманили в ловушку.

— И жеребенок не виноват, ну и что же? Есть в нем изъян, и точка.