История Ности-младшего и Марии Тоот

В комнатах зажгли свечи и лампы, с наступлением сумерек прилетел ветер, его мурлыканье смешивалось с шипеньем жаркого в усадьбе Палойтаи, и гости мало-помалу потянулись в дом, где мама Фрузина с той же мудростью, с какой при сотворении мира воды мудро были отделены от суши, отделила молодежь от стариков, чтобы одно поколение не замечало слабостей другого; одни остались сплетничать и спорить обо всем на свете в комнатах слева, другие отправились играть в «как вам нравится» направо. А в огромной столовой, что была расположена посредине, метались, суетились неуклюжие слуги с татарскими лицами, громко стучали тарелками, расставляя столовые приборы поплотнее друг к другу, как велела милостивая госпожа хозяйка.

Фери не присоединился к молодежи, хотя знал, что там Мари. Будучи первоклассным игроком, он умел владеть своими нервами. Он приступал к самой увлекательной партии в своей жизни. Все его чувства, все способности умножились, напряглись, он думал сейчас даже пальцами ног, как говорят о великих картежниках. Он руководствовался двумя важнейшими правилами, освоенными им при игре в фербли: первое — никогда не выдавать лицом, какой «блатт[117] у тебя на руках; второе вечное правило — играть с двух первых карт, то есть пока не все карты разобраны. Лишь тогда игра чего-то стоит, все остальное — слепое счастье. «Торговаться» или «улучшать» надо с двух первых карт, одним словом на blind [118], если хочешь «сорвать» много.

Фери полагал таким образом, что его положение можно «улучшить», проявив сдержанность и не приближаясь к девушке чересчур заметно. Он был слишком азартен, чтобы потянуться за взяткой сразу. Тактика придает соль, вкус победе. И солдату, и игроку тактика необходима. Тактика — вот в чем истина, вот на что он возлагал надежды. К тому же среди молодежи у него не было знакомых, значит, пока он мог играть лишь второстепенную роль в присутствии Мари, в кругу этих скверно одетых провинциальных обезьян и деревенских backfisch [119], с которыми и поговорить-то не о чем, разве что о пустяковых местных происшествиях: о том, что Кракнеры на прошлой неделе катались на санях, но перевернулись, и красивая, с кружевными буфами синяя блуза баронессы Матильды так разорвалась, что ее больше и не наденешь; или о Рапольти, у которой ветер в голове — уронила вчера из колыбели младенца и сегодня даже приехать не смогла, малыш-то заболел, и, похоже, отлетит его бедная душенька!

Фери предпочел остаться с дамами и развлекал теперь рассказами из военной жизни маму Фрузину и ее окружение — «столетия», как прозвала насмешливая госпожа Чашка группировавшихся вокруг хозяйки дома старейших дам, ее приятельниц еще с девических лет. Тут же находился старый ловелас и шутник граф Подвольский, сапоги его лихо поскрипывали, — он все еще заказывал себе сапоги со скрипом, — шпоры задорно позвякивали. Хотя ему перевалило за семьдесят, граф был олицетворением веселья, жизни. В деревнях еще встречаются такие вот полные жизни старые господа. Голова его была бела, как свежий снег, щеки алели, как розы, а речи он вел скабрезные, заносчивые и хвастливые, словно уволенный со службы гусарский вахмистр, сообразивший, что в этой компании и приврать не грех.

— Шел бы ты, братец, отсюда, — ворчал хозяин на Фери. — Ну, чего ты за моей женой увиваешься? Марш к девицам!

— Нельзя, милый дядюшка. Не пристало мне это. Я ведь сейчас в свадебном путешествии с моей новой должностью.

— На черта тебе сдалась эта должность! И коли нужна, нечего тут с погашенными марками всякие манипуляции проделывать.

Супруга Балажа Капринци поняла ехидный намек и подняла перчатку от имени зрелых представительниц женского пола.

— Мы тоже когда-то бутонами были, да и кум не таким беззубым волком выглядел, как ныне. Мы хоть и увяли, но такого не заслужили: сухая лаванда свой аромат сохраняет, а для такого древнего перхающего хрыча, прости господи, как вы, куманек, старая шандра наилучшее лекарство от кашля.

— Да ведь я и сказал потому, что братец Ности далеко еще не старый хрыч, — рассмеялся Палойтаи.

— Ности? — гаркнул граф Подвольский. — Хо-хо-хо, Ности! Какой Ности? На земле Ности как собак нерезаных!

Старый граф страшно радовался, когда возникало новое знакомство, что не удивительно, так как случалось это редко: он уже был знаком со всем светом. Можно сказать, еще зеленым юнцом он поместил деньги в пожизненную ренту и с тех пор катался по белу свету, как гость либо путешественник; день проводил в Каире, на следующей неделе оказывался в какой-нибудь венгерской деревеньке на празднике убоя свиньи, откуда на другое утро уезжал в Монако, где ежедневно ставил у крупье традиционный наполеондор, а вечером, проиграл он или выиграл, выходил из казино, одинаково сдвинув на затылок шляпу и небрежно насвистывая.

— Я Ференц Ности, — ответил Фери, проглотив досаду на то, что старик столь пренебрежительно отозвался о его роде.

— Ференц? И я Ференц, и ты Ференц, и император Ференц! Откуда мне знать, кто из них вол, а кто поросенок!