История - нескончаемый спор

Создатели «всемирных хроник» не придавали описываемым ими событиям самостоятельного значения и изображали их не ради них самих. Все войны, смены на престоле, стихийные бедствия и иные факты приобретали свой смысл только в более обширном контексте. Во-первых, обширном чисто хронологически, ибо, как мы видели, современность данного историка или недавнее прошлое представляли собой не более чем последнее звено цепи событий, непрерывно тянущейся от самого сотворения человека. Во-вторых, и это еще более существенно, земная история не мыслилась самодостаточной, то был только внешний, непосредственно воспринимаемый контур ее, за которым крылся иной и главный план — замысел Творца, ведущего род человеческий от его сотворения через первородный грех Адама и страсти Христа к грядущему искупительному финалу — Второму пришествию и Страшному суду. Вслед за блаженным Августином, создателем труда «О Граде Божьем», средневековые историки рассматривали историю под знаком взаимодействия и противостояния двух «Градов» — небесного и земного. Все события земной истории оказывались в значительной мере эфемерными и второстепенными, ибо смысл они приобретали не сами по себе, но только в соотнесенности с высшим, сакраментальным планом, в качестве символов и знаков подлинной истории, ведущей к искуплению и завершению. Насколько полно мысль хронистов была подчинена задаче выявления внеисторического замысла в событиях земной истории, пожалуй, лучше всего иллюстрирует «Хроника или История двух Градов» Оттона Фрейзингского. Этот немецкий хронист не удовлетворился изложением хода событий вплоть до его дней (т. е. до 1146 г.) и присоединил к своему труду еще VIII книгу, в которой рисует предстоящие и завершающие всякую историю события — явление Антихриста, воскрешение из мертвых рода человеческого и Страшный суд. Ибо только в таком изображении история могла бы выглядеть законченной! Таким образом, установкой символической историографии был охват не одного только прошлого, но даже и будущего. В ходе времени она стремилась уловить величие вечности. Процесс истории уподоблялся жизни человеческой: как и всякий индивид, род людской последовательно проходит через разные возрасты, от младенчества до старости. «Возраст», в котором находится человечество в настоящее время, по убеждению средневековых историков, — это дряхлость, и все общественные и стихийные бедствия, неуклонно фиксируемые в их хрониках, суть не что иное, как симптомы «старения» мира, близящегося конца.

Утрачивая под пером представителей символической историографии свой самодовлеющий характер, человеческая история тем не менее отнюдь не обесценивалась, ибо она оказывалась связанной с высшим, сакраментальным планом бытия, а в глазах средневековых людей такая связь только и мог ла наполнить земные события смыслом и глубоким значением. Можно сказать больше: философия истории оказалась впервые возможной именно в таком теологическом толковании. Историки всегда, во все времена, так или иначе бились над проблемой придания смысла потоку постоянно сменяющихся разнообразных явлений; значимость этих явлений не дана в них непосредственно, и только некая общая схема, присутствующая в умах ученых, помогает им организовать факты, отделить в них главное от второстепенного и объяснить ход событий. Историки и хронисты Средневековья, эпохи господства теологической мысли, неизбежно применяли к собранным ими данным христианскую эсхатологическую схему, согласно которой спасение души каждого и искупление рода людского в целом зависят от Высшего Суда в «конце времен». В рамках этой схемы история обретала связность и единство, — для воспитанных в школе схоластики умов выполнение этих требований было необычайно важным.

Можно строить предположения, знал ли Снорри Стурлусон европейскую символическую историографию XII и начала XIII в., — в «Круге Земном» едва ли удастся обнаружить какие-либо следы ее влияния. Сколько бы иные зарубежные исследователи ни силились продемонстрировать зависимость исландских саг от латинской литературы и теологических и исторических концепций латинского Запада, фактом остается то, что сага — в высшей степени оригинальный жанр средневековой словесности. Это не значит, конечно, что саги и, в частности, королевские саги вообще не были затронуты христианством. И в сагах об исландцах, и в сагах о конунгах встречаются чудеса и знамения, в них упоминается духовенство; авторы их — христиане. И все же историческое построение Снорри — существенно иное, нежели упомянутые выше концепции западных средневековых хронистов, писавших на латинском языке.